Зацепило

- Мам, а почему тот дедушка постоянно сидит на скамейке у подъезда? - девочка отошла от окна и посмотрела на мать.
- Какой дедушка? Григорий Иванович?
- Наверное, - пожала плечами девочка.
- Ну, хочется ему сидеть, вот и сидит, - улыбнулась мама, - свежим воздухом дышит?
- А почему он постоянно смотрит куда-то перед собой? - не унималась дочка, - я вчера проходила мимо, поздоровалась с ним, а он даже ничего не ответил. Уставился куда-то и сидит молча.
- Он же старенький уже, - терпеливо объяснила мать, - может он тебя не услышал просто.
- А еще... А еще он разговаривает сам с собой постоянно.

Женщина подошла к окну и выглянула на улицу. Старик сидел на скамейке в своей неизменной позе: оперевшись двумя руками на трость, стоящую перед ним, и положив подбородок на кисти рук. Немного понаблюдав за ним, женщина повернулась к дочери.
- Я надеюсь, что вы его не обижаете? - строго произнесла мать.
- Нет конечно! - быстро ответила девочка, - просто он какой-то странный дедушка. Сам с собой разговаривает, а с другими - нет. Смотрит постоянно куда-то, сидит там один...
Женщина покачала головой и присела на стул.
- Дело в том, что он...

***
- Ну что, играем? - Смерть остановилась у скамейки и взглянула на старика, - кстати, здравствуйте, Григорий Иванович. Все время забываю поздороваться...
- Слушай, подруга, я вот сижу и думаю - тебе скучно жить или что?
- В каком смысле? - немного растерялась Смерть.
- Что ты меня мучаешь? Пришло время, так пойдем. Что ты со мной в эти игры играешь? Ты со всеми так?

Смерть вздохнула и присела на скамейку напротив.
- Нет, не со всеми. Только с теми, кто мне нравится. Вот вы мне нравитесь, не буду скрывать. К тому же, игры привносят в мою работу элемент справедливости и, не буду скрывать, развлечения.
- Ишь ты, как заговорила! - старик покачал головой, - элемент! Справедливость! Книжек начиталась что ли?
- Да, не так давно я освоила и это умение, - засмеялась Смерть, - был у меня один знакомый, так он письма писал сам себе, чтобы я подумала, что он еще здесь кому-то нужен. Пришлось подтягивать свои знания.
- Да черт с ним, с чтением. Игры ты свои зачем устраиваешь?
- Ну, весело же... - удивилась Смерть, - выиграл - живи еще. Проиграл - с вещами на выход. Несправедливо что ли? Да и мне развлечение какое никакое.
- А если человек постоянно выигрывает? Что ты тогда делать будешь?
- Ждать, - пожала плечами Смерть, - с одним я уже год в шахматы играю. Пока ни разу не выиграла. Но ничего... Вчера шах ему поставила. До мата еще не дошло, но я стараюсь. Рано или поздно все равно сдастся.
- Так ты и со мной уже полгода мучаешься. Оно тебе надо?
- Скучный вы какой-то, - махнула рукой Смерть, - думаете, мне интересно каждый день таких как вы под ручку водить? А так хоть какое-то разнообразие.

Старик ненадолго задумался.
- Ну что ж... Есть в твоих словах логика. Ладно, давай. Начинаем?
Смерть заерзала на скамейке, устраиваясь поудобнее, и улыбнулась.
- Давайте. Правила прежние - кто первый отведет взгляд, тот и проиграл. На игру два часа. Поехали...

***
- Честно говоря, я поражена вашим самообладанием, - убирая часы в карман и, вствая со скамейки, произнесла Смерть, - гляделки - игра не самая сложная из всех, которые я предлагаю людям, но она самая действенная. Мало кто выдерживал мой взгляд больше пяти минут, а вы уже полгода держитесь. Вам совсем не страшно?
- А чего мне тебя бояться-то? - усмехнулся старик, - тем более, что мы с тобой уже давно знакомы, и я успел на тебя насмотреться.
- Да? А когда, простите?
- Давно это было. Ты, наверное, не помнишь уже ту встречу. Я еще совсем молодой был... Немцы нас утюжили тогда по полной. Совсем не давали продохнуть. Вот и в тот день накрыли они нас своей артиллерией. Да так, что головы не поднять, - старик покачал головой, - лежу я, значит, в траншее. Вжался весь в землю - страшно же, знаешь как!? Гляжу, а по краю санитарка наша бежит - Валечка. Я ей кричу, мол, а ну прыгай вниз, дура ты такая! А она не слышит ничего, грохот страшный. Да и испугалась, наверное. Не видит ничего вокруг. Что делать? Вскочил, да к ней. Завалил ее на землю, а сам сверху упал. И тут как рвануло рядом... Последнее, что видел - как ты рядом стоишь, да на меня смотришь.
- Честно говоря, не помню уже, - пожала плечами Смерть, - тогда время такое было - каждый день новые лица сотнями, а то и тысячами... Так чем закончилось-то?
- Чем закончилось? Контузило меня тогда страшно и осколками нашпиговало. Врачи с того света вытащили. Так для меня война и закончилась.
- Ого, - удивилась Смерть, - не знала, что вы-то, оказывается, герой.
- Да ладно тебе, - махнул рукой старик, - любой бы так поступил... Ладно, пойду я домой. И ты иди.

Старик медленно поднялся со скамейки и направился к подъезду. Дверь открылась прямо перед ним и оттуда выскочила девочка.
- Ой, извините, - поняв, что чуть не ударила деда дверью, прошептала она.
- Да ничего страшного... - ответил старик и шагнул в проем, аккуратно переступив порог.
- А давайте я вам помогу? - затараторила девочка, - мне мама сказала, что вам нужно помогать, потому что...
- Я сам, ничего страшного, - попытался перебить ее старик, но было уже поздно.
- ... потому что вы на войне ослепли и ничего не видите.

Смерть, уже сделавшая несколько шагов от скамейки, в ту же секунду замерла и остановилась. Медленно обернувшись, она уставилась на старика, который, в свою очередь, застыл у двери. Прищурив глаза, она молча смотрела на человека, который полгода водил ее за нос.
- Григорий Иванович, - тихо произнесла она.
- Да? - старик медленно обернулся.
Смерть недолго помолчала.
- А что с санитаркой стало? Живая?
- Валечка? Дома она. Болеет сильно. Поэтому никак нельзя мне помирать. Не выдержит она этого, не справится сама.
- Поженились что ли?
- Ну да. После войны расписались. Так и живем с тех пор.

Смерть замолчала и, склонив голову набок, рассматривала старика, размышляя о чем-то своем. Старик стоял у двери и, оперевшись на трость, молча ждал ее решения.
- Я тут подумала... Скучная это игра - гляделки. Давайте еще пару лет поиграем, и если никто не проиграет, то потом в другую начнем? В города, к примеру.
- Пару лет? - произнес старик, - ну что ж, и на том спасибо... Ты на меня обиды не держи. Не за себя мне страшно, а за нее.
- Чего? - притворно громко выкрикнула Смерть, - я что-то в последнее время плохо слышу. Ладно, пойду я. До завтра, Григорий Иванович.

Смерть повернулась и, взмахнув своими темными одеяниями, быстрым шагом направилась прочь.

1941 год. Начало немецкой оккупации в маленьком городке Полтавской области. В бывший райком партии вселилась комендатура. Небольшой дореволюционный двухэтажный особняк. По коридорам снуют немецкие офицеры, взвод охраны, обслуга из местных. Стучат пишущие машинки, тренькают телефоны, немецкий порядок входит в свои права.
В один из кабинетов, для разбирательства привели двенадцатилетнюю девочку. Ее поймали на улице, есть подозрение, что еврейка.
На свою беду, она и вправду была еврейкой. Родители уже месяц как поджидали свою доченьку на небе, и вот пришла пора Адочки. Месяц она бродила по городу, жила, где придется. Приютить опасную девочку никто не решился.
В комнате работали два офицера за двумя письменными столами. Один оторвался от бумаг, перекинулся парой слов с конвоиром, глянув на Аду, сказал:
-"Я! Дас юдише швайн!" и опять углубился в бумаги. Советская пионерка хоть и не понимала по-немецки, но что такое "юдиш" и что ее ждет, знала.
Она вдруг в отчаянии бросилась к дверям и опрометью выскочила в коридор. Присутствующие не кинулись догонять беглянку, а дружно заржали, ведь в здании не было ни одного окна без решетки, а внизу на выходе круглосуточная охрана и только немецкая. Бежать-то некуда, разве что заскочить в другой кабинет... А толку? Но страх смерти не имеет логики. Ада из коридора кинулась на второй этаж и забежала в первую попавшуюся открытую дверь.

Немцы обрадовались новому развлечению и не спеша, планомерно, как инопланетяне в поисках человека, обходили комнату за комнатой:
-" Тефощка. Ау! "
"Кте ты ест? "
"Ком, дас кляйн юдише швайн..."
"Ау! Ми тепя искать!"
Инопланетяне обошли все помещения на обоих этажах, потом еще раз, еще... Им уже было не смешно. Еврейки нигде не было. Через пару часов поиска они поняли, что девчонке удалось просунуть голову между прутьями в туалете, и она сбежала. И какие же маленькие головы бывают у этих подлых еврейских детей...
Тут же вызвали "майстра" из местных, и он присобачил дополнительную перемычку к туалетной решетке.
В комендатуре наступила ночь. Офицеры разошлись по домам, темный особняк опустел, только охрана у входа еле слышно переговаривалась.
С самого утра Ада лежала внутри старинного камина, но до сих пор боялась дышать. Камин зиял чернотой в самой большой комнате купеческого дома. При советской власти барство было не в почете, экономили дрова, топили буржуйками и каминную трубу заложили кирпичом, но так удачно, что внутри на высоте полутора метров получилась кирпичная полка. Сантиметров сорок в ширину, тут пока можно было переждать. Пока...
В эту ночь девочка так и не покинула своего убежища.
Наступило утро, в комендатуре затрещала работа и о вчерашней сбежавшей еврейской девочке все конечно забыли.
Только во вторую ночь Ада решилась покинуть свою норку. Она неслышно как привидение пробралась в туалет, без которого уже почти падала в обморок. Жадно напилась воды и вернулась в «свою» комнату, По запаху нашла в чьем-то столе спрятанное печенье и залегла до следующей ночи.
Так из ночи в ночь Ада все расширяла свой жизненный круг. Доходила даже до первого этажа, влезала в буфет, а там всегда можно было поживиться кусочком хлебушка, не обделяя господ офицеров. Она понимала, что если пропадет хоть кусочек сала, то будут подозрения и могут здание обыскать с собакой. А это смерть. Но пока сама Ада превращалась в дикую собачку, или скорее в затравленного мышонка с огромным не мышиным телом, которое нужно кормить. Все чувства ее обострились. Девочка слышала даже, сколько существ находится на втором этаже и сколько на первом. Лежа в камине, она чувствовала вибрацию стен от входящих в здание инопланетян. Днем не спала, боялась, что во сне пошевелится. Девчонка знала всех солдат и офицеров комендатуры, хоть никогда их и не видела. Различала по голосам, походке и запаху. Вскоре приноровилась мыться и стирать белье в туалете. Самым страшным еженочным испытанием был слив воды унитазного бачка. Со временем Аду уже невозможно было застать врасплох. Она по своим внутренним часам знала, когда под утро придут истопники, работники кухни, а уж охранники, по ночам обходящие этажи, для нее казались просто махорочными топающими слонами.
Человек ко всему привыкает.
Ада стала привидением, о котором даже не ходило слухов...
Девочка сначала интуитивно, а потом, и по словам начала понимать немецкую речь.
Жизнь шла. Ведь, несмотря на ежесекундный смертельный риск быть обнаруженной, это была все же жизнь. Чтоб не сойти с ума, она мысленно разговаривала с родителями и со "знакомыми" немецкими офицерами.
Однажды ночью, когда девчушка привычно прокралась в туалет, ее как громом поразило. На умывальнике лежали: ломтик хлеба и малюсенький кусочек мыла. Это был не офицерский туалет и мыло каждый приносил свое, могли, конечно, забыть, но хлеб откуда!!?
О НЕЙ КТО-ТО ЗНАЛ!
Ада не притронулась к этому богатству. Вдруг западня... На следующую ночь все повторилось. Эх, будь что будет, взяла. В конце концов, немцы люди педантичные. Если б что и заподозрили, то не мыльцем бы выманивали, а овчарками.
Через неделю девочка поняла, что доброй феей была уборщица тетя Зина. Толи по маленьким мокрым следам, толи еще как, но тетя Зина догадалась о «привидении». Жизнь у Ады началась царская: целый кусочек хлеба в день иногда даже с кубиком сахара.
В одно прекрасное утро в комендатуре перестала звучать немецкая речь. Все шло совсем непривычно. Дом наполнился новыми запахами и звуками. Незнакомые люди говорили только по-русски. Ада целых три дня еще сидела в камине прислушиваясь, пока не решилась выйти к нашим.
Был 1943 год.
-------------------------------------------
Четырнадцатилетнюю еврейскую девочку Аду вначале отправили в полтавский детский дом, а в 44-ом во Львовский интернат. В этом городе она и прожила всю свою жизнь. Детей у Ады не было, расплата за подорванное в камине женское здоровье.
Я знаю тетю Аду, сколько себя помню. Мы жили дверь в дверь. Меня часто с ней оставляли родители, когда шли в кино. От нее я и услышал всю эту жуть.
Году в семидесятом, тетя Ада съездила на полтавщину, где и разыскала уборщицу
Тетю Зину, которая к тому времени уже давно отмотала свою «десятку».
Узнала по голосу...

Середина 90-х. Устроился друг моего детства, Мыша мастером одного автосервиса, расположенного на задворках нашего прекрасного города. Автосервис был небольшой: пяток подъемников, яма, кузовня, да малярка, но с гордым названием «Станция технического обслуживания». Охранял все это безобразие Джек-этакий здоровенный мутант из породы собачьих: туловище с ногами и размер от дога, рыжий окрас, башка, шкура и хвост от немецкой овчарки. То, что его бабушка «слегка» согрешила, можно было понять сразу, не ходя к гадалке. Видимо, в детстве, соседские собаки его постоянно этим дразнили, поэтому Джек был совсем не добр и табличку над будкой «Злая собака» оправдывал целиком и полностью.

Вечером, после закрытия ворот, сторож Вася делал обход территории, принимал стакан водки, неистово крестился и отпускал Джека с цепи, после чего повторял обряд и ложился спать до утра, руководствуясь принципом: «Если кто-то настолько глуп, что полезет на территорию, то это уже проблемы родственников, где хоронить тело». Местные про Джека знали, а залетных в тех краях особо не водилось, так что дежурства у Васи проходили спокойно. Утром он подманивал Джека едой и пристегивал к цепи, после чего выпивал остатки водки и сдавал дежурство. Поскольку Вася был единственным, кто готов был общаться с Джеком, то за пьянку его не увольняли.

Год мы чинили на халяву свои машины и думали, что этот праздник будет вечным. Беда пришла оттуда, откуда не ждали: в сервис назначили нового директора, который, посмотрев на название, тут же взвинтил цены до уровня «Лады-сервис». Клиенты разбежались, как тараканы от света, станция разорилась за полгода. Всех уволили, станцию продали, оставив охранять Васю с Джеком.
Недели через три занесла нас нелегкая в те края, заодно решили глянуть, что из родного заведения новые хозяева сделали. Каково же было удивление, когда мы обнаружили открытые ворота, пустой сервис и Васю с наполовину усохшим Джеком, которые пьяными дрыхли в обнимку в Васиной сторожке. Джек был похож на скелет, обтянутый шкурой. Попытка разбудить Васю, результата не принесла. Офигев от такого зрелища, мы помчались в магаз, где купили пару метров сосисок и бутылку водки.

Памятуя привычки Джека жрать все, до чего хватает длинны цепи, первую сосиску кинули в форточку. Сосиска упала точно под нос. Джек открыл один глаз, видимо подумал, что пьяный глюк и закрыл его. Сосиска пахла мясом, даже сквозь запах перегара, заполнивший сторожку. Джек открыл оба глаза, сосиска была. Он закрыл глаза и лизнул ее, сосиска не исчезла. Такой сон, похоже, Джеку нравился: он сожрал все, что мы ему кинули, не открывая глаз. Васю добудились, кидая камни через ту же форточку и позвякивая бутылкой о стакан.
Сторож поведал, что ему дали денег на неделю, сказали, что потом придут новые владельцы станции. Откуда Васе было знать, что собственность в ГБР тогда оформлялась месяца два. Деньги кончались, не есть Вася мог, а вот не пить-нет, поэтому споил и Джека. Месяц мы ездили, кормили пса, пока на станции снова не появилась жизнь, к тому моменту Джек уже ел из рук. Васю с Джеком снова поставили на довольствие, правда, Васю не на долго-не любил новый хозяин алкашей.

В следующий раз в те края нас занесло почти через год. Пока нам чинили колесо, новый директор рассказывал нам о нововведениях. Его пламенная речь посреди двора, была прервана диким воплем сторожа:
- Джек сорвался!
Мы повернули головы на вопль. На нас, оскалив клыки и злобно рыча, неслось сто двадцать кило ненависти и ярости. Увидев такое, Собака Баскервилей, описавшись, поджав хвост и тихо скуля, свалила бы на болота, директор мгновенно замерз статуей Ленина, указывающего путь к коммунизму, механики и клиенты испуганными белками попрятались на второй этаж. Сваливать некуда, да и поздно. «Если не вспомнит-это писец», пронеслось в голове. Не добежав пару метров, Джек вдруг затормозил всеми четырьмя лапами, споткнулся и шмякнулся у наших ног.

Сторож что-то орал вдалеке, мы стояли посреди двора, трепали Джека по холке, чесали за ухом и гладили по большой рыжей башке, а Джек вилял, от удовольствия, хвостом и лизал нам руки.
Первым отмерз директор:
-Парни, вы его обратно на цепь посадить можете?
-Неа. Ошейника нет, этот засранец его порвал.
-А что делать?
-Шуруйте в магазин за новым ошейником и пару кило сосисок купите. А мы пока по двору погуляем.

Пока мы бродили с Джеком по территории, на нас все смотрели, как на Иисуса, ходящего по воде. Потом приехал сторож с сосисками и ошейником, Джек был снова посажен на цепь, где мы его кормили с рук, а он улыбался, как могут улыбаться только большие собаки.
Колесо нам починили бесплатно. На последок директор задал ожидаемый вопрос:
-Парни, а что это было?
-Ничего. Собаки, в отличии от людей, добро никогда не забывают.
P.S. Джек еще долго нес службу, а мы, иногда, навещали его и подкармливали, по старой привычке, сосисками. Каждый раз, в глазах людей, не знакомых с этой историей, это выглядело, как шоу «Человек, входящий в клетку к дикому льву».

Прочитав этот рассказ ...потерял дар речи. Возникло желание материться-материться-материться.. Мдаа..



Сегодня вспомнилась старая история. Пока не напишу, она не выйдет из головы. Потаскайте ее со мной и вы, дорогие читатели, все ж мне полегче будет...
Около десяти лет тому назад, ехал я со съемочной группой в Ростов на Дону, снимать лабораторию, в которой делают генетическую экспертизу останков неизвестных солдат.
С нами ехала женщина из комитета "Солдатские матери". Она говорила о славных делах их организации, и какие у них насущные проблемы. Когда мы выключили камеру, она рассказала свою историю. На камеру не хотела:
- Мой сын Алексей служил в армии, когда началась вторая чеченская и его отправили туда.
Через месяц мне пришла официальная бумага: "Ваш сын пропал без вести..."
Я взяла себя в руки, звонила, отправляла телеграммы в часть. Ответа не было. Пришла в комитет солдатских матерей, там меня успокоили и вселили надежду: "Не отчаивайтесь, может сын еще живой. В плен попал. Нужно срочно действовать. Достаньте, займите, украдите денег, сколько сможете, и поезжайте в Чечню искать и если даст Бог живой, выкупать сыночка из плена.
Дали четкие инструкции как себя там вести, на чем и куда ехать, как одеваться, что говорить.
Я взяла в одном коммерческом банке ссуду с грабительским процентом, под залог нашей московской квартиры. Поехала.

Скиталась два месяца по Чечне, и всегда местные жители относились ко мне с пониманием, никто не посмел обидеть. Хотя все знали, что у меня с собой куча денег. Мать есть мать, хоть и мать врага. Чеченцы давали мне приют и приглашали за стол. За то время, я встретила многих таких же матерей, блуждающих годами в поисках сыновей. А отцы мне не попадались. Не потому что они меньше любят своих детей, просто их бедняг чеченцы всегда убивали при встрече. Отец не мог доказать, что он не "федерал".
Мне повезло. Я нашла сына.
Его держали высоко в горах в небольшом отряде. Заплатила проводникам, добралась. Меня привели к худющему, бородатому командиру, он посмотрел на затрепанную фотографию и сказал:
"Да он у меня, жив и здоров. Работает по хозяйству. Их всего пятеро. Попали ко мне в плен в бою, с оружием в руках. Так что я не могу его с тобой отпустить. Он убивал чеченцев.
Я вывалила перед ним кучу денег, почти ничего за два месяца не потратила...
Командир помотал головой:
"Ты не поняла, Деньги тут не причем, я не могу за деньги продать убийцу чеченца. Это неправильно. Но я хочу тебе помочь. Договорись с федералами-шмидералами, пусть отдадут пятерых чеченцев сидящих у них в тюрьме. Любых. Я за них отдам своих пленников вместе с твоим сыном. Это будет справедливо. Там-то тебе деньги и пригодятся... Но ты мне мать должна пообещать, что сына увезешь с войны, и он больше тут не появится...
А пока посиди тут, чаю с дороги попей.
Через минуту в палатку влетел мой Алешка!
Я пробыла с ним до утра.
Чуть свет, я как на крыльях полетела вниз в его часть, сообщить радостную новость, что они все живы и надо только отпустить со мной любых пятерых чеченцев. Пленных, уголовников, не важно, мало ли их у наших.
В части сказали, что очень рады, что гордятся мной, но никаких чеченцев для обмена у них нет. Нужно обратиться прямиком к генералу, командующему нашей группировкой, он решит вопрос.
К командующему я смогла подойти не ближе километра. Уж очень его оберегали. Каждый от капитана до полковника, узнав кто я и зачем, тянули из меня деньги, обещая все решить и сразу теряли ко мне интерес, получив желаемое. В конце-концов я вышла на полковника - большого начальника, он денег не просил но сказал, что не в его компетенции решить такой сложный вопрос. Он хочет спокойно дожить до отставки:

"Мамаша, то о чем вы просите, может разрешить только командующий, но он человек занятой и ему некогда возиться с такой ерундой. Так что извините, я Вас к нему не пущу".
После общения с нашими доблестными командирами, у меня осталось чуть больше половины денег.
Я бросилась в горы к своему Лешеньке.
Командир встретил меня приветливо, но очень удивился, что обмен не состоится:
"Ты пойми мать, ну не могу я отпустить твоего сына. Меня мои люди не поймут. Он же стрелял в них, и может убил кого-то из их братьев. Не могу.
Но так и быть, если федералам не нужны живые в обмен на живых, привези нам пятерых убитых чеченцев, мы их похороним по мусульманским обычаям и отдадим за них твоих пятерых "красавчиков". Это уже все, что я могу, неужели они не отдадут пять трупов за пятерых живых..?
Я увидела сыночка, пообещала:
"Еще немножко потерпи сынок, скоро уже поедем домой..."
Внизу повторилось все тоже... Я раздавала деньги направо и налево, кричала:
Почему никто не может мне дать мертвых чеченцев за живых российских солдат!!?
Что мне их самой убивать!!?
У вас тут скопилось сто рефрижераторов с чеченскими и трупами! Я вас умоляю, дайте хоть одного!!?"
Они отводили глаза и говорили:
"Не так-то это просто, это же политический вопрос, понимать надо, мамаша. Вот если бы тысяч пять, а лучше десять, то можно было бы решить через одного человечка..."
В горы вернулась ни с чем...
Командир был мрачен:
"Если вы русские не жалеете ваших солдат, то и я жалеть не буду. Через три дня мы должны уйти с этого места. Можешь побыть с сыном, я скажу, чтоб его не посылали работать это время..."
Три ночи и три дня пролетели как одна секунда. Мы с Лешенькой не спали ни минутки...
Утром командир позвал меня из палатки, я пошла за ним. Шли молча. Вокруг спешно опадали и сматывались палатки. За спиной я услышала автоматные выстрелы. Бросилась к сыну.
Леша умер на моих руках...
Самое жуткое, что я даже не могу сказать плохого слова о чеченском командире, он мой враг, но пытался помочь мне. У него своя правда. А наши толстозадые, алчные офицеры-перестраховщики, друзья что ли..?
Тела четверых убитых солдатиков вместе с моим сыночком погрузили на арбу, и я повезла их вниз.
Там никто не удивился...и к моему ужасу опять стали тянуть деньги, дескать организовать перевозку тела не так то и просто. Куча документов согласований, это Вам не шуточки, это серьезное дело мамаша. Вы поезжайте домой, а там глядишь через недельку, другую Вашего сына и привезут. Деньги мои почти закончились. Но без сына я не могла вернуться. За небольшие деньги один солдатик мне...
...Простите, не могу об этом говорить... Одним словом я привезла домой в плацкартном вагоне кости сына в клетчатой сумке.
Похоронили Лешу за счет военкомата.
Дома меня ждала куча писем из банка о просроченном кредите.
Через неделю пришли офицеры из военно-страхового общества, заполнили бумаги, пообещали выплатить страховую премию за Алексея. 20000 рублей.
Ну, думаю: пока хоть что-то смогу банку заплатить, а то продадут квартиру с молотка, куда я с младшим сыном?
Военные, заполняя документы, спросили: "А где отец вашего погибшего ребенка?"
Я говорю: Вы знаете, отец от него сбежал, когда Леше не было и годика, так что где он, да и жив ли, я не знаю.
Военные: "не переживайте, найдем, у нас же все-таки разведка военная.
Получила страховки только 10000 рублей. Оставшуюся половину отдали папаше, которого нашли в Челябинске, живого и здорового. И он взял...
Мы с сыном стали прятаться от судебных приставов. Подолгу сидели в темноте, чтоб с улицы не было видно, что мы дома. Но сколько веревочке не виться... Пришла беда, отворяй ворота. Одних процентов на проценты накопилось...за десять лет мне не заработать. Вот-вот квартиру должны отобрать. Последняя надежда попросить у банка отсрочку.
Начальник кредитного отдела и слушать меня не стал:
-"Кредит брали? Подпись ваша? Так чего же вы от банка то хотите? Меня не интересует, как Вы будете жить без квартиры. Это Ваши проблемы, раньше надо было плакать..."
Оставалось одно, записалась на прием к самому владельцу банка. Сидела сутками. Через неделю секретарша впускает со словами:
"Мадам, у Вас три минуты"
Я зашла в огромный кабинет хозяина банка. Он мне сразу не понравился: маленький, пухлый с поросячьими глазками и толстыми, короткими пальцами:
"Вы по поводу отсрочки выплаты по кредиту?"
"Да", говорю, «Мне бы только полгодика отсрочки, просто у меня такая ситуация... »

Банкир перебил:

-" Да неужели? Вы подумайте, у нее сложная ситуация! А ко мне с простыми ситуациями и не ходят. Короче, вот передо мной папка с документами. Подпись Ваша? Ваша. Деньги под залог квартиры брали? Брали. У меня не благотворительная организация, Вы отнимаете мое время…"

Уже пятясь спиной к дверям, я как могла, сбивчиво рассказала ему свою историю.
Хозяин медленно вытащил мои документы из прозрачной папки... и, пыхтя, неуклюже разорвал их пополам:
"Не волнуйтесь, пожалуйста, живите спокойно, с этой секунды вы больше ничего не должны моему банку..."

Давненько это было. В те времена, когда народ получил свободу выбора, где им сажать картошку, и москвичи рванули скупать по дешевке брошенные дома в деревнях Тверской, Рязанской, Калужской и других ближних областях.

Купили и мы домик в Тверской губернии. На машину денег не осталось,поэтому добираться приходилось ЖД транспортом. В основном электричками.Ох, что творилось на вокзалах! Не знаю, как сейчас, давно не был.Ну вот, суббота. Ленинградский вокзал. Народу в ожидании электрички 11.40 на Тверь как комаров на болоте. Огородники, рыбаки, байдарочники,студенты, бомжи, мама не горюй! Мне до Твери, там пересадка и дальше. Затарился я капитально. Велосипед, рюкзак и собака. Не болонка. Дог.
Стою я и грустно размышляю, как буду со всем этим хозяйством пробиваться в вагон. А ведь еще и посидеть хочется. Ехать-то три с лишним часа только до Твери.
Смотрю, рядом молодая симпатичная мамаша с двумя детьми лет примерно пяти и семи, с чемоданами. Явно не москвичка. Потому что глаза у нее заклинило в распахнутом положении навсегда от впечатлений.
Детки трескают мороженое, а мамаша, чувствую, терзается той же мыслью, что и я. Как сесть с этим табором? Ну, я и подкатил к ней с предложением объединить усилия. Я, говорю, возьму рюкзак и мальчика вашего, сяду, место займу, а потом мы с вами уже затащим все остальное. Сказано -сделано. Сели мы удачно. Занял я крайнее «купе».
Народу битком, но желающих нас потеснить, особо нет, ввиду лежащей в проходе догини Даши без намордника. Коммуникабельные дети за «погладить собаку» быстренько выложили, что едут они в Калашниково (часа полтора от Твери в сторону Питера) к бабушке. Едут из Тюмени, где их доблестный папка продолжает повышать благосостояние семьи добычей нефти и подтянется позже. Ну и зашибись! Мне еще дальше этого Калашникова, значит, в Твери будем действовать по отработанной схеме. Уже хорошо.
Девочка, младшенькая, по странному совпадению тоже Даша, захотела писать. Мама ей - потерпи. А чего терпеть? Лучше не будет. Идите,говорю, на перрон, и не стесняйтесь. Здесь сейчас как на передовой.Сходили они удачно, возвращаются. Минуты три до отправления осталось.Слышу - рев. Даша споткнулась и уронила сандалик между перроном ивагоном. Мама говорит - наплевать. А Даша сопли по щекам размазывает:новенькие сандалики, только купили! Ну, ее можно понять. Выскочила маманя посмотреть, нельзя ли как нибудь сандалик достать, тут-то двери и закрылись.
Я в окошко вижу проплывающее мимо изумленное лицо. До-о-олго помнить буду.Про стоп-кран я даже не думал. Какой смысл? Пока доберешься до него,пока народу объяснишь, - руки оторвут.
Едем. Прокачиваю в мозге варианты. Сойти где-нибудь? А смысл? Сойти и вернуться? И чего? Сдать детей и багаж ментам? Вариант. Но сколько из меня менты душу будут вынимать? И через сколько мама с детьми встретятся? Еще бы знать, что в голове у этой курицы. Так, про эту ворону без вещей, денег и документов, которая осталась на перроне в Москве, вообще не думать! Сама пусть выпутывается! Доехать до Твери и оставить детей там? Хорошая мысль. Но где Тверь, там и Калашниково. Я знаю пункт их назначения. И она знает, что я знаю. Если у нее в голове не совсем труха - определится. Решено! Едем до Калашниково!
Так! Теперь дети. Даша орет. Это нормально. Надо бы их как-то различить,а то откликаются обе. Значит, собака останется Дашей, а эта будет Дарьей. Очень хорошо! Публика окружающая косится и шушукается. Насрать на публику! А вот парнишка, Коля, мне не нравится. Очень спокойный какой-то. Не ревет, не требует повернуть поезд. Не суетится. Смотрит мне в глаза и говорит: "Дядя! Вы ведь нас не бросите?" О, Боже! Чуть слезу из меня не вышиб.
Много хорошего я про этого пацана про себя потом сказал. Такой сибирский мужичок. Семь лет. Успокоил сестру. Без сюсюканья. Сказал: хватит реветь, та и притихла. Да, серьезно в этой семье поставлен вопрос непререкаемости мужского авторитета. Накормил всех нас, четверых, булочками, напоил минералкой. Достал из кармана сумки билеты, документы, деньги, отложенные видимо на дорогу от основной суммы, отдал это все мне и уж окончательно расслабился.
Один раз за всю дорогу я чуть было не смалодушничал. Идет по вагону милицейский патруль. И смотрю, бабка ряда через три от нас тормозит их и начинает чего-то втирать. На нас косятся. Ну и ладно, думаю. Значит, судьба. А Коля это дело просек и говорит: я в милицию не хочу. Так. Ваши документы! Вот наши документы. Куда следуем? В Калашниково. Это ваши дети? Мент, ты же видишь, что это не мои дети. Я их сопровождаю. А вот нам гражданка сказала, что у них мать отстала от электрички. Да нет, мать их (иху мать!) нас провожала. (Хорошо, что я не стал дергаться и орать, когда электричка тронулась). Сама осталась в Москве. Будет позже.
Ты чего хочешь-то, мент? С вами пройти? Хорошо. Тогда вот бери велосипед, рюкзак, два чемодана, собаку, девочку (не дай Бог разбудишь) и пошли. А сам про себя вспоминаю, есть у нас в УК уже статья о кинднеппинге или нет еще? И тут Коля говорит: "Дядя Андрей, я писать хочу!" Это произвело на ментов впечатление. Почесали они тыквы и свалили.
Повел я мальца в тамбур. Чего ж, говорю, ты дяденек милиционеров не любишь? А от них, говорит, пахнет всегда плохо - водкой и носками.
Так. Тверь. Конечная. Чемодан раз, мамина сумка, Даша, чемодан два, Дарья, велосипед, рюкзак, Коля замыкающим. Е-мое! Дарья в одном сандалике. Нехорошо по чужим вещам лазить, а что делать? Коля, ищем обувку. Нашли. Люди добрыи-и-и-и! Сами мы не местныи-и-и-и! Помогитя, кто чем моге-е-ет! А именно - перебраться на другой перрон, где электричка на Бологое. Ну, людьми добрыми наше отечество не оскудеет.
Лишь бы чемоданы не стырили. Но я не представляю, кто тут может бегать быстрее Даши. С чемоданом. Помогли нам три солдата - срочника. Мы отблагодарились сигаретами и пивом. Все довольны. Ура! Едем дальше!!!
Калашниково. Хорошо, что мы озаботились сесть в первый вагон. Так! Коля, вперед! Тормози локомотив, что б нам сгрузиться успеть. Ну, до чего толковый пацан! Дарья, мамина сумка, велосипед, рюкзак, чемодан раз, чемодан два, Даша последней, у нее, если отстанет, телефон и адрес на медальоне выбит, а в обиду она себя не даст. Все!!! Коля! Отпускай
паровоз!
Сели на травке. Чувствую, устали все. Я и сам бы прилег и задремал.Часов шесть уже в дороге. А сколько они еще от своей Тюмени ехали? Так! Не ныть! Я капитан этого непотопляемого судна. Коля - боцман. Дарья будет штурманом. Даша - лоцманом. Понюхает Дарьину ножку и приведет наспрямо к бабушке. Всем молчать! Капитан думать будет.
А чего думать? Два варианта. Сидеть и ждать маму-ворону. Раз. И попробовать найти бабку. Два. А как? Двинуться со всем скарбом и спрашивать у каждого, не живут ли внуки в Тюмени? Не такое уж и большое это Калашниково. Тыщь пять населения. За неделю управимся.
Так! Экипаж, слушай мою команду! Боцман пойдет и найдет мне кусок мела, известки, или на худой конец кирпича. Штурман завязывает лоцману бантики на всех местах. Лоцман это терпит и бдительно охраняет такелаж. Капитан уходит в разведку.
Через пятнадцать минут я знал, где живет бабушка. А так же с кем, какую держит скотину, что сегодня с утра топила баню, а Пашке ейному на прошлой неделе набили рожу. И правильно.
Вечером, когда мы сидели в летней кухне и уплетали клубнику с молоком, прижимая к груди сандалик появилась мама-ворона. От нее за версту пахло валидолом, корвалолом и настойкой валерианы.
Потом она сказала, что нисколечко не волновалась. Почему-то сразу решила, что я порядочный человек, детей никуда не сдам и довезу их до Калашниково. И заплакала один раз всего только. Когда, подъезжая к Калашниково, увидела огромную надпись во весь перрон кирпичом по асфальту: "МАМА!!! МЫ УШЛИ ИСКАТЬ БАБУШКУ!!!"

Эта история произошла в годы войны. О ней рассказал мне Александр Исаков, который никогда не сможет забыть своё военное детство.
С крутого склона хорошо было видно, как развернулись самолёты над Доном и строем пошли над его гладью вверх по течению. Резче взревели моторы, а за ними посыпались какие-то чурки. Потом — взрывы, взрывы и ещё раз взрывы. Столбами поднималась донская вода, прибрежный ил и песок, обломки машин. Бомбы взрывались всё ближе и ближе к хутору. Мы побежали с Джульбарсом под гору. Туда, где вой и взрывы, огонь и чёрный дым.
У самого дома меня подхватили на руки наши солдаты.
— В укрытие! — кричали они, и я показал им дорогу в подвал.
Там неожиданно заорал: «Где мой Джульбарс?» И не успели солдаты опомниться, выскочил во двор. «Джульбарс, Джульбарс!», — кричал чал я во всё горло. Но кто меня мог слышать в этом кромешном вое и грохоте?
Бомба взорвалась где-то рядом с нашим домом. Кто-то или что-то невидимое швырнуло меня в дальний угол двора, в кучу навоза-сырца. Оттуда я и увидел своего друга. Он сидел на задних лапах на плоской крыше веранды, провожал взглядом каждый пикирующий самолёт. И выл.
Мне не слышно было, но я видел, что он выл. Поблизости взорвалась ещё одна бомба.
Джульбарса как ветром сдуло с крыши. Я подбежал к нему. Но он уже стоял на ногах и слизывал кровь с раны. Осколок вырвал на лапе кусочек кожи с мясом. Это держалось на чём-то, свисало к земле. К нам подбежал солдат. Вместе с ним мы и затащили Джульбарса в подвал.
Дуэль русской собаки и немецкого пса
—Закиров! Окажите собаке помощь, — обратился он к кому-то из своих товарищей.
Поднялся такой молодой, молодой солдат. Чёрные, чёрные у него глаза. Узкие. Грустные. Молча подошёл к нам и осмотрел рану, приказал держать собаку. Достал из мешка хрустящий пакет. Обработал рану йодом. Вздрогнул всем телом Джульбарс, внимательно, изучающе посмотрел на «доктора». И — ни звука. А солдат подумал и снова полез в мешок. Достал оттуда маленькие, блестящие ножницы. Обрезал ими густую, длинную шерсть вокруг раны. Опять посмотрел на сложенный на мешке нехитрый медицинский инструмент:
— Шить надо. А шить нету, — развёл он руками.
Потом решительно продел пальцы в кольца ножниц и отрезал кусочек моего Джульбарса. Не он, а я застонал от боли.
— Зарастёт, как на собаке, — ответил доктор на мой тяжёлый вздох и стал забинтовывать рану.
Дуэль русской собаки и немецкого пса
После небольшого затишья опять донёсся нарастающий гул. Двери подвала были закрыты, мы слышали, как развернулись самолёты над Доном. Опять завыли бомбы. Джульбарс насторожился и вдруг прыгнул на меня своим мощным телом. Лежал, пока не отгремели все взрывы. А когда повторялся вой бомб, он снова прикрывал меня от осколков, тех самых раскаленных железок, которые во время взрыва так больно рвут живое тело.
— Умный у тебя пёс, — сказал один солдат и одновременно погладил по голове и меня, и Джульбарса.
А говорят, что у животных никакого мышления. Чем же тогда объяснить удивительно умные их поступки? Закончилась бомбёжка. Солдаты садами ушли к Дону.
А к вечеру, наконец, вся наша семья собралась дома. Каждый по-своему и в разных местах встретил первый день войны на Верхнем Дону. Но не до рассказов было. Каждый оставался один на один с одной и той же тревогой: «Что будет завтра?»
Дуэль русской собаки и немецкого пса
Фашисты пришли — «зелёные пауки»
На следующий день в хутор пришли «зелёные пауки». Кто-то из мальчишек, моих друзей, прилепил такое прозвище фашистам с автоматами. Выгнали нас «пауки» из родных домов. Остановились мы в пятнадцати километрах от Дона. В небольшом хуторке, укрывшемся от ветров в одной из живописных балок донской степи. Там, на молочной ферме, в пустых коровниках и телячьих клетках мы и нашли своё новое место жительства.
Нам досталась самая дальняя от дверей, самая большая клетка. Долго мы жили в этом углу телятника.
Джульбарс за клеткой облюбовал себе место. Он днями лежал там — никому не мешал, никого не тревожил. В этом сарае коротали дни ещё несколько семей. И никто не замечал, когда он выходил на улицу. Поздно вечером уйдёт и чуть свет вернётся на место.
— Почему он днём не выходит? — спросил я однажды своего старшего брата. Он пожал плечами и предложил:
—Давай мы его вытащим во двор.
— И не пытайтесь, — вмешалась в разговор бабушка.
— Почему?
— Не пойдёт!
— Ну почему? — добивался я ответа.
— Там немцы, — сказала бабушка.
— Ну и что?
— А то, что они из винтовки по нём стреляли. Лаял он на них как на самых заклятых врагов. Выстрелили да не попали. Напротив коза за кол была привязана, так пуля в неё угодила… Съели немцы козу, а она доилась. Чем теперь Анна своих близнецов кормить будет, ума не приложу. Своё молоко у неё от горя пересохло.
Бабушка хотела ещё что-то сказать, но за клеткой ни с того ни с сего за рычал Джульбарс. Мы все, как по команде, повернули головы. Наш любимец стоял за штакетной решёткой клетки, широко расставив ноги и навострив уши в сторону дверей сарая.
—Замолчи! Ляг! — приказал я Джульбарсу, всем телом подаваясь вперёд, к дверям.
— Пойди, посмотри кто там, — обратилась ко мне бабушка.
Я побежал по проходу между клеток. В тамбуре никого не было. А вторые двери я не стал открывать. Вернулся назад и, глядя на Джульбарса, сказал:
— Он сам не знает, на кого рычит.
Джульбарс бросил взгляд на меня и (ещё чего не хватало!) залаял. Открылись двери, и в сарай вошли два фашиста и полицай.
«Знать, они на улице были, — мелькнуло у меня в голове. — Знать, их и там учуял мой Джульбарс».
Дуэль русской собаки и немецкого пса
В следующую секунду я перевалился через решётку и сдавил руками обе челюсти рассвирепевшего пса.
— Встать! — заорал полицай, где-то на середине сарая.
Все хуторяне встали в своих клетках.
Полицай показывал пальцем и повторял одно и то же: «Ты, ты, ты…». Он отобрал десять женщин, и немцы погнали их на работу — картошку на кухне чистить, здание комендатуры мазать и белить.
Я отпустил Джульбарса. Он снова залаял на только что закрывшиеся двери сарая. Полаял и замолчал. Молчали и люди в клетках. Какая-то особая воцарилась в них тишина. Тревожная, зловещая. Нарушил её наш сосед:
— За этого кобеля нам головы поотрывают.
— Это они могут, — неожиданно поддержала соседа наша бабушка и добавила: — Мы люди советские.
— Были советские, — прогундосил сосед, и по всему его широкому лицу расплылась, как масло по бумаге, кислая, противная улыбка.
— Ну, если так, — сощурила глаза бабушка, — тебе бояться нечего. Голова останется нетронутой. А кобеля мы пристроим в другом месте.
Бабушка наклонилась ко мне и стала успокаивать:
— Знаю я хорошее местечко на ферме. За яслями в полуразваленной конюшне будет он жить. Там и затишек, и крыша над головой.
Джульбарс опять зарычал и рванулся к дверям.
— Молчи, не надо! — просил я его.
Раскрылись двери и снова в сарай вошли немцы.
Дуэль русской собаки и немецкого пса
Четверо. Двое с большущими кинокамерами, а задний — с огромной овчаркой на поводке. Вошли с бойким разговором, смехом, выразительными жестами. Остановились у одной из клеток. Начали снимать её обитателей. Теперь я знаю, для чего они это делали. В своих фашистских кинотеатрах показывали документальные фильмы. Вот, мол, куда мы советский народ загнали!
Дуэль русской собаки и немецкого псаНемцы всё ближе подходили к нашей клетке — самой многолюдной. Кроме мамы, тёти и бабушки — восьмеро в ней детей. Сидим. Притаились зверятами. Подходят ближе.
Поднимаясь с места, самый меньший из нас кричит, мешая слова с визгливым плачем:
— Вот придёт папка, привезёт мне ружьё.
Мать протянула к нему руки, да так и застыла в этой позе. Потому что наш малыш сделал шаг вперёд, навстречу к подошедшему к клетке немцу. Тот достал из кармана конфету, сделал знак немцам с кинокамерами и протянул руку через борт решётки.
— На! Кушайт! — сказал он малышу.
А тот стоял и глядел исподлобья на тёмные стекляшки объективов, взявших его на прицел.
— На! Кушайт! — повторил фашист. Но теперь уж пропала на его лице улыбка. В третий раз он не попросил, а рыкнул:
— Нна! — и что-то зло, лающе добавил на своём языке.
Рванулась с места бабушка. На коленях приблизилась к внуку. Подталкивала его вперёд, приговаривая:
— Да бери ты эту конфету, пускай снимают. Тешатся.
Она хотела она разрядить обстановку, но сделала хуже. Внук разревелся, а за клеткой зарычал, залаял Джульбарс. Зарычала и немецкая овчарка.
Русский пёс перегрыз горло Жану
Фашист положил конфету в карман, вместо неё в руке появился пистолет. Немец направился между клеток туда, где лежал пёс. Перевалился и я через решётку клетки. Обнял его, прижался к немцу трясущимся телом. Жду. Вот он — фашист! Уставился на нас не моргающими глазами. Что-то мне говорит, а я не понимаю.
Тогда он позвал кого-то из своей шайки. Подошёл ещё один немец. Коротко посовещались, и тот, подошедший, на чистейшем русском языке сказал:
— Собаку веди во двор!
Я — ни с места. Немец навёл на нас дуло пистолета и засмеялся, а мать наклонилась к нам и сквозь слёзы просит:
— Веди, сыночек. Надо. Веди.
Мать бросила мне старый порванный женский чулок. Он и раньше поводком служил для Джульбарса, когда я с ним ходил к маленькой речушке, что текла по камышам под косогором недалеко от фермы.
Повёл я Джульбарса во двор. За мной немцы с овчаркой, а за ними все люди из клеток выходят.
На огороженном коровьем базу мне указали место, где я должен сто ять с Джульбарсом. Людей тоже немцы расставили полукругом позади нас. Двое фашистов с кинокамерами забрались на козлы. Стояли эти под мостки у недомазанной стены коровника. Не успели доярки и телятницы привести в порядок свою ферму. Рядом с козлами засох большой замес белой глины с соломой. Даже в одном из вёдер гор кой застыла глина напоминание о незаконченной мирной работе. Торчали на стенах рёбра дранки и куски полуобрушенной старой обмазки.
Против меня и Джульбарса стоял немец с овчаркой. Она изо всех сил натягивала поводок. Хозяин еле удерживал её, успокаивал, повторяя: «Жан, Жан!»
Красив был тот Жан. Стройный, подтянутый, уши торчат, и такие живые, вырази тельные глаза.
Ко мне направился тот немец, что по-русски говорить умеет. Метрах в пяти остановился и сказал:
— Отвяжи собаку и убирайся прочь.
Дуэль русской собаки и немецкого псаИ тут я догадался, что будет дальше. Немцы стравят собак и заснимут победу своей черноспиной овчарки.
Развязал я чулок на толстой шее Джульбарса. Густая, длинная на ней шерсть. Не добраться овчарке до горла. Погладил я друга, попросил сидеть, а сам побежал к тесному полукругу своих земляков. Прижался к матери, взял её за руку.
Джульбарс сидел на задних лапах, расставив передние и как-то неестественно выпятив вперёд мощную грудь, украшенную треугольником белой шерсти. Почти таким же, как у гималайского медведя. Он не рычал, не лаял. Но, присмотревшись, я заметил, как приподнималась и опускалась узкая полоска шерсти на загривке и подрагивал хвост, полукольцом лежавший на земле.
Джульбарс поглядывал то на меня, то на рвущуюся на поводке немецкую овчарку. Мне казалось, что он что-то обдумывал, что он всё понимал, знал, какой предстоит ему вынести бой.
Отпустил немец овчарку. Вытянувшись в струнку, она неслась к Джульбарсу, а он лишь приподнялся, напрягся всем своим телом. Готов был к стремительному прыжку. И он прыгнул. Только не на овчарку, а чуть в сторону, перед самой её пастью. В то же мгновение развернулся и прыгнул, теперь на спину пробегающего мимо врага. Но не точным был удар его клыков. Острые зубы скользнули по гладкому лбу овчарки, сошлись, аж клацнули. Дальше невозможно было ничего понять.
Куски шерсти, извивающихся ног, голов и хвостов. С минуту длилась такая неразбериха. А потом как по команде Джульбарс и овчарка отскочили в разные стороны, прижались животами к земле, уставились друг на друга налитыми кровью глазами.
Оба тяжело дышали. Раздувались у них бока. По свисающему языку овчарки стекала окрашенная в кровь слюна. У Джульбарса отвисало правое ухо и с его кончика быстро, быстро одна за другой падали на землю красные капли.
Передышка длилась недолго. На этот раз пошли в наступление с рычанием. Что там у них случилось? Немцы замерли. Овчарка крутила головой, упиралась передними ногами, а Джульбарс сдавал назад и тащил её за собой. Наконец я понял, что во время очередной схватки один из обоюдных ударов достался в пасть. Джульбарсу или повезло, или расчёт у него был такой, но обе его челюсти сжали нижнюю челюсть овчарки вместе с языком. Овчарка клонилась на бок. Пробовала дёрнуть головой назад, но это причиняло ей боль, она продолжала уступать. Джульбарс оттаскивал её всё дальше и дальше к забору коровьего база.
Немцам не понравилось это. Неподходящим был кадр для гитлеровской кинохроники. Один из них выхватил из кобуры пистолет и широко зашагал к собакам. Вслед ему что-то кричали немцы-кинооператоры.
Я тоже закричал:
— Это нечестно!
Мать прикрыла мне рот ладонью и прижала мою голову к себе.
Немец ускорил шаг, а потом побежал и с ходу, как футболист по мячу, ударил Джульбарса в бок носком сапога. Этого было достаточно, чтобы на какое-то мгновение вывести из строя Джульбарса, а овчарке освободиться от его хватки и самой перейти в атаку.
Теперь уже она трепала медвежью шкуру Джульбарса, крепко вцепившись в за гривок. Немец вернулся на своё место удалился из кадра, махнул рукой тем, что сидели на козлах, снимайте, мол, теперь наша берет.
Но не тут-то было! Джульбарс, собрав всю свою злость и силу, вырвался из пасти овчарки. После мы удивлялись его мужеству, когда обрабатывали рану креолином. Это лекарство нашла где-то на ферме наша вездесущая бабушка. Стиснутые зубы овчарки, словно ножом разрезали шею Джульбарса, когда он делал свой последний решительный рывок. Считай, сам себе разорвал загривок.
Но другого выхода у него не было. Он вырвался и упал на бок. На какую-то долю секунды голова его оказалась под горлом овчарки. Молниеносный захват зубами, и враг с перекушенным горлом захрипел у ног победителя.
Но победителю надо было спасаться, и он метнулся к людям, а за ними через дыру в заборе выскочил на выгон и понёсся вниз, к речушке, в густые заросли камыша. Немцы, убежавшие на выгон стрелять по Джульбарсу, больше не вернулись.
Долго не расходились люди, поглядывали на вытянувшуюся на земле овчарку, о чем-то перешёптывались. Запомнилась отчётливая фраза бабушки: «То и Гитлеру будет!»
Смерть Тихоновны
Недели две Джульбарс не появлялся на ферме. Но встречались мы с ним ежедневно. Я сам к речушке бегал, то с матерью туда ходили. Мы никогда не звали его из камышей. Он видел или слышал, когда мы спускались по косогору от фермы. Не успевали подойти к берегу, а он уже бросался к нам из густых зарослей, весело лаял и лизал нам руки.
Мы заново смазывали его раны креолином. Подыскивали слова потеплей. Хотелось хлебца дать ему или косточку. Но откуда такое счастье?! Доставал я из-за пазухи сэкономленную лепёшку из гнилого проса. Мать, взглянув на этот мой жалкий подарок, закрывала лицо руками и плакала.
Сегодня мне есть чем её успокоить:
— Не надо, ма! Скоро мы вернёмся домой, и опять у нас будет чемодан конфет и сколько угодно хлеба.
Мать не отрывала рук от лица. А я тормошил ее и продолжал:
— Ты же видела вчера вечером, как горело небо там, над Доном, над нашим хутором, слышала, какой гул доносился оттуда. Сама говорила, что это наши «катюши» по фашистам лупят.
Мать показала из-под ладоней заплаканные, и в то же время смеющиеся глаза.
— Да не лупят я говорила, бьют.
Я хотел ответить: «Ну и пусть бьют. Какая разница?»
Но тут что-то насторожило Джульбарса. Он резко приподнял голову, навострил уши. Мы осмотрелись. Кругом никого, ничего не слышно. Но Джульбарс напряжённо вслушивался, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону.
Наконец и мы услышали гул самолёта. Летел он от Дона с передовой. За ним и второй вынырнул из-за горизонта. Расстояние между ними уменьшалось с каждой минутой.
— Ма, — закричал я, — да это же наш самолёт фашиста догоняет!
И только проговорил я, смотрим, передний, немецкий самолёт клюнул носом над нами, с грохотом вспыхнул и пошёл на снижение. Совсем недалеко, за степным холмом, раздался взрыв. И услышали мы, как задрожала под нами земля. Наш маленький юркий самолёт развернулся, перевалился с боку на бок, помахал нам краснозвёздными крыльями и помчался на восток, за Дон.
Я обнял своего Джульбарса и кричу ему, задыхаясь от радости:
— Видишь, как наши лупят… глянул на мать и прошептал, — бьют фашистов!
Но день нашего освобождения наступит ещё не скоро. Надо было пережить осень и начало зимы.
Как-то в один из хмурых октябрьских дней мы вернулись с сестрой на ферму из хутора. Ходили мы там по дворам с полотняными торбами. Местные жители не покидали своих домов, и потому у них была возможность поделиться кое-чем из продуктов, чтобы поддержать хотя бы моих меньших братьев и сестёр.
Принесли мы большущую тыкву, две столовые свеклы и несколько пышек из настоящей муки. Подошли к своей клетке, готовы были поделиться своей радостью. И застыли на месте. На середине клетки, вытянувшись во всю длину лежал Джульбарс, а бабушка водила по его спине ершистым пучком проволоки.
Мы успокоились, когда поняли, что бабушка снимала с Джульбарса пух. Он как раз линял, менял свою летнюю шубу на зимнюю.
— Ну что рты пораскрыли? — улыбнулась нам бабушка, смотрите, какой длинный наборный пух! Всем вам к зиме носки вывяжу. Я уже и веретено приготовила.
И она показала выструганную ею самою конусную палочку с отверстием в конце. Наши бабушки! Их уже нет среди нас. Многих нет. И никто их в бронзе не отлил, а надо бы! Их трудолюбие, завидная стойкость перед любыми невзгодами, смелость, изобретательность спасли тысячи, сотни тысяч ребят, попавших в военный ад.
Помню, моя бабушка и бабушка другой семьи совещались в нашей клетке:
— А может быть, всё-таки сходим домой, — говорила одна.
— Путь не близкий, — отвечала другая. А идти надо. Там и зерно, и картошка остались, чем-то же надо кормить внучат. Вон их сколько, желторотиков. И зима на носу.
Дуэль русской собаки и немецкого пса
У хутора блиндаж на блиндаже, пушка на пушке, а гитлеровцев — колом не провернёшь. Не пускают нашего брата за передовую. Бабам гранаты под ноги бросают. И ржут как лошади. Тихоновну, подружку нашу, так-то и убили.

Помню, рассказывала бабушка, как всё это случилось. Возвращались женщины на ферму. Позади — осиротевший хуторок, впереди — передовые части немцев. В руках и на плечах у женщин — драгоценные узелки и оклунки.
— Неужто отнимут и нонче? — застонала одна казачка. — Околеть бы им хоть на час, пока мы пройдём. Совсем бы им околеть, кобелям бездворным.
Проходили мимо артиллерийского расчёта. Каждая мышца сжалась в упругий комок. И вот, снова окрик, как выстрел:
— Хальт!
Подошли двое: один рыжий широкоскулый, другой с выхоленным лицом. Глянули на него женщины, и затеплилась в сердцах надежда: «Такой молодой. Неужели и он зверь?».
Но молодой, красивый, словно бичом хлестнул:
— Ррассыпайт прродукт!
Женщины окаменели.
— Высыпайт! — заорал он.
Стали высыпать в кучку осторожно, жалеючи каждую крошку пищи.
— Не так! — офицер подскочил к одной из женщин, вырвал у неё узелок, широко вокруг рассеял содержимое, остервенело стал топтаться по клубням картошки, по кусочкам драгоценной соли, по кусочкам заплесневевших сухарей.
А потом им приказали идти. И они пошли, тяжело, неохотно, словно еще на что-то надеялись. Офицер вырвал у рыжего из-за по яса гранату с длинной деревянной ручкой. Женщины отходили все дальше.
Офицер размахнул я, но раздумал, не бросил. Может, побоялся шального осколка, подождал ещё немного. И вот закувыркалось в воздухе полено, таящее в себе смерть, полетело вдогонку людям. Одна из женщин (та самая Тихоновна) шла далеко позади своих попутчиц, и граната взорвалась у нее под ногами.
Джульбарс спасает бабушек
После этого случая люди перестали проведывать свои дома. Притаились. По тянулись холодные и голодные дни в телячьих клетках.
Бабушки продолжали разговор:
— Там, у хутора, балка лесная есть. Одна вершина почти в улицу упирается, а другая далеко в степь уходит. Может, по ней проберёмся ночью? Пойдём. Была, не была.
Вечером бабушки покинули ферму. Сначала бодро шагали по степному раздолью. Где по дороге, а где напрямик, по целине, по краю оврага или по полю, которое в зиму осталось невспаханным. Стемнело. И сразу стали увеличиваться и приобретать уродливые формы встречные кусты, отдельные деревца, кучи старой соломы. И всё это вроде бы двигалось, готовилось к нападению.
Жутко бабушкам. Какое-то время шли молча, настороженно. И вдруг одна из них вскрикнула:
— Ой! Кто это?
— Авaв! — ответило им.
— Да ведь это же наш Джульбарсик, — пропела радостно другая.
Позвала к себе, приласкала, удивленно спросила:
— Да как же ты шёл за нами, что не слышно, не видно тебя было?
Джульбарс знал, как идти! Пока было видно, держался от ходоков за харчами на внушительном расстоянии. Боялся, что прогонят его назад, на ферму. А когда стемнеет, наверняка не прогонят, примут в свою компанию, в помощники возьмут. Расчёт оправдался. Бабушки настолько обрадовались его появлению, что даже лепёшку просяную дали.
Теперь Джульбарс убегал далеко вперёд, разведывал путь. О малейшей опасности он дал бы знать. Но родная ночная степь пока не грозила бедой. Джульбарс поджидал своих попутчиков, подзывал их своим «авав». Привыкли глаза к тем ноте, и старушки шли смелее. Теперь они хорошо ориентировались в степи. Вскоре различили в ночи насыпь у знакомого пруда. Это уже земля родного колхоза. До дома ровно пять километров. Можно прибавить шагу на радостях.
Но тут их остановил Джульбарс. Забежав вперед, он не позвал их лаем, а вернулся и ткнулся мордой в ноги своей хозяйки.
— Ты что? Ты почему меня не пускаешь? — шептала бабушка, пыталась шагнуть вперед, но Джульбарс преградил путь.
— Глянь! Там огонёк! — протянула руку вперед подруга нашей бабушки.
— Да ведь это немцы! А я тебе что говорю. Это из блиндажа светится.
Рассказывали, что тут у них по обеим сторонам пруда целая батарея стоит. Да вон и пушки. Видишь?
— Вижу.
Бабушки растерялись. Здесь не пройдешь. Слишком открытое место. Ореховским бугром прозвали этот уголок донской земли казаки из хутора Демидовского. Всего какой-нибудь километр пройти, а там начнутся балки, лощинки.
Куда-то в сторонку побежал Джульбарс. Ждать пришлось недолго. Вернулся и, слабо скуля, позвал присмиревших бабушек за собой. Прошли метров сто, и оказались у поля подсолнечника. Здесь оно начиналось, а кончалось где-то внизу, под Ореховским бугром. Бабушки обошли поле и продолжили свой поход по другой его стороне, под прикрытием густых, высоких стеб*ей с корзинками. По пути они сломали по одной такой корзинке. Шли, лузгали крупные, полные семечки, хвалили их и ругали войну. Какой урожай пропадает! Добрые руки вырастили его, а злые убирать не дают.
Джульбарс зубами держит гада за холку
Вернулась наша бабушка на ферму перед рассветом на второй день. Устало присела в уголок клетки и расплакалась. Плакала и улыбалась, черным передником вытирала глаза. На наши вопросы отвечала загадочным покачиванием руки у рта: мол, тихо. Случилось такое, о чем не расскажешь громко. Вся её маленькая сухонькая фигурка в свете тусклой коптилки, сделанной из гильзы противотанкового ружья, выражала и страх, и муку пережитого, и затаённую гордость. Наконец, она тихо сказала:
— Убивал меня немец. За Ленина убивал. Посмотрела она в наши остановившиеся глаза и продолжила:
— Лежу на чердаке, ноченьки жду. Под головой мешок с просом. Рядом другие оклунки то с солью, то с мукой. Холодно. А спать хочется, глаза слипаются. Слышу сквозь дремоту — кто-то на потолок поднимается. Я — шасть за медогонку. Притаилась. Жду. Потоптался ктото рядом со мною, притих. Потом — бабах! Аж в ушах закололо. И снова трясь! «Да в кого ж ты, бандюга, стреляешь?» — думаю. Не наших ли ребятушек на той стороне Дона высматриваешь и сничтожаешь?». Выглянула я из-за медогонки. Гляжу, лежит, каин, посвистывает, целится в дыру под крышей. В станину целится. «Эх, стукнуть бы тебя, фитиля длинноногого». Сама не знаю, как у меня в руках топорик оказался. Им я соль из ящика припрятанного выдалбливала. И только это я надумала подобраться к нему, а он в это время приподнялся. Закурить захотелось антихристу. И тут он увидел меня. Плечо не успела я спрятать за медогонку. Как заорёт он что-то по-своему, а потом по-нашему: «Руки вверх! Выходи!»
Выхожу и говорю ему, как ни в чём не бывало: «В кого стреляешь?». А он глазищи вытаращил испрашивает: «Ты что здесь делай?». Показываю мешок с просом: «Вот набрала внучатам». «Иди», — говорит и направляет свою пушку в сторону дыры под крышей. Смотрю туда, за Дон. Вся станица отсюда, как на ладони видна.
— Парк смотри, — приказывает немец, — Ленин видишь? Памятник? Из чего он сделан?
— Из гипса.
— А почему я стреляй, а он стоит?
— Это же Ленин! Соображаешь ты, дурья твоя башка?
Глянул фашист на меня волчищем лютым, и показалось мне, будто зубами клацнул:
— Ты коммунист? — ткнул он меня пальцем в грудь и еще злей прошептал: — Шволочь!
— Сам ты дерьмо последнее, — говорю я, а у самой всё тело трусится. Не страх меня трясёт злость. Я бы ему всё сказала. Не дал.
— Иди! — кричит.
Спустились мы с чердака. Вывел он меня во двор, поставил за домом под грушею, отошёл метров на десять и целится прямо в лицо. Выстрелил раз, другой. А я стою, прошу его: «Не убивай. Мне умереть не страшно. Надо зерно отнести детишкам. Не убивай, слышишь?». А он улыбается и всё стреляет мимо. Издевается тварь. Ещё раз успел выстрелить. Пуля свистнула где-то у шеи, и усыхала я, как шевельнулся конец моего платка. В ту же секунду немец неловко раскинул руки, задрал их вверх. Брякнулось оземь оружие.
Фашист с криком сглотнул воздух и с вытаращенными глазами стал тихо опускаться, а на спине у него — Джульбарс. Зубами держит гада за холку. Упал немец, лежит ничком, и пена у рта.
Джульбарс ко мне подбежал, трётся о ноги. Иду я поближе к этому немцу мёртвому (а может, его обморок с ног свалил) и говорю ему, распроклятому: «А жидкий ты на расплату, гад. Памятник... Ленина... ему расстрелять захотелось. Не выйдет. Это ты и всё ваше отродье в русской земле сгниёте, а мы будем вечно жить!».
Бабушка благополучно добралась до нашей фермы и принесла продукты.
С неделю пировала наша семья. Варили кашу из зёрен пшеницы, ели пышки из проса толчёного, картошкой баловались. И молочко было. Корову мы с собой в эвакуацию забрали. Она то нас и выручала, когда совсем нечего было есть.
Как погиб Джульбарс
Давно это было, но никогда не забыть мне такую картину. Бабушка с ведром идёт за сарай. Мы, восемь «гавриков», следом. Бабушка садится доить корову, а мы ждём. Сопим простуженными носами, но все равно улавливаем вкусный запах парного молока. У каждого из нас в руках банка из под итальянских консервов. Держим банки за отогнутые кверху крышки, и, чтобы заглушить голодное свое нетерпение, разглядываем на этих крышках причудливые надписи и удивительно красивый рисунок. С каждой банки глядела на нас, как живая, зелёная пучеглазая лягушка.
Бабушка устало поднимается с приземистого ящика, что служил ей вместо стульчика, и разливает прямо из ведра нецеженое тёплое молоко в наши кружки-банки. Пьём, глаза позажмурили. Выпьем, а бабушка снова наливает и «наряд» тем временем нам даёт:
— Там, в буераке, я травы накосила. Надо переносить да положить корове на ночь. И начнёт сокрушаться:
— Скоро зима. Сена нету. Пропадёт худоба.
А зарезать такую кормилицу — всё равно что себя жизни лишить. Опустошали мы банки и почему-то только тогда замечали Джульбарса. Глядим на него виновато, а он отворачивается, отводит умные свои глаза в сторону. Будто не нам, а ему стыдно, что мы с такой жадностью «выдули» по две банки молока и забыли ему оставить. Спешим искупить вину, в несколько голосов просим бабушку:
— Хоть немножечко. Хоть капельку дай Джульбарсику молока.
Бабушка останавливается. Смотрит грустными глазами в ведро и, наверное, думает: «До войны я ему не капельку, а целый кувшин отдала бы».
И всё же она поворачивается к нам. Мы бежим к ней со своими банками, она решительно льёт молоко в одну из наших чуть ли не через край. В ведре остаётся не больше пол-литра. Это старшим на завтрак.
Картина такая повторялась изо дня в день, потому что корову доили утром и вечером. Но наступил день, когда всё это кончилось. Бабушка пошла доить корову, мы и Джульбарс побежали за ней. Только она села на свой маленький ящик, как из-за угла сарая вышел длинный, длинный немец с котелком, приблизился к нам и тоже стал ждать молоко. Бабушка вдруг встаёт и говорит:
— Кончилось у коровы молоко. — И показывает немцу пустое ведро.
А он взял бабушку своей лапищей за плечо и оттолкнул в сторону. Сел на стульчик и давай доить. Молоко упругими струйками звонко забило о дно котелка. Стоим мы с открытыми ртами и ничего поделать не можем. Глянула на нас бабушка залитыми слезой глазами, порывисто рванулась с места и к немцу:
— А ну хватит, ирод! Видишь, сколько ртов стоит!
А немец доит себе и не слушает.
— Хватит! — кричит бабушка и в то же мгновение размахивается ведром и бьёт им фрица по голове.
Вскочил он, как ошпаренный. Увидели мы, что Джульбарс приподнялся, напрягся, приглушённо зарычал. Но немец не обратил на него внимания, схватил бабушкину руку выше запястья и сжал так сильно, что она вскрикнула. Завернул он ей руку за спину и толкнул вперед. Куда-то хотел вести.
Джульбарс бросился на выручку. Не успели мы и глазом моргнуть, как он своей медвежьей пастью схватил немца ниже пояса.
Сначала под разорванными штанами показалось что-то белое, а потом залилось красным. Заорал фашист не своим голосом, а Джульбарс ещё раз тяпнул его за ногу.
И тут загремели выстрелы. Один, другой, третий. Джульбарс, верный наш друг и защитник, взвизгнул тоненьким голоском и, не поднимаясь на ноги, развернулся, пополз к нам. Еще одна пуля догнала его уже у наших ног. Джульбарс приподнял голову, глянул на нас потухающими глазами, и большая медвежья умная его голова глухо ударилась о подмёрзшую землю.
Автор: Полина Ефимова

– Я приехал по адресу и посигналил. Прождав несколько минут, я просигналил снова. Так как это должен был быть мой последний рейс, я подумал о том, чтобы уехать, но вместо этого припарковал машину, подошел к двери и постучал... «Минуточку», – ответил хрупкий, пожилой женский голос. И я услышал, как что-то потащили по полу.

После долгой паузы дверь открылась. Передо мной стояла маленькая женщина лет 90. Она была одета в ситцевое платье и шляпу с вуалью, как будто из фильмов 1940-х годов. Рядом с ней был небольшой чемодан. Квартира выглядела так, будто никто не жил в ней в течение многих лет. Вся мебель была покрыта простынями. Не было ни часов на стенах, ни безделушек или посуды на полках. В углу стоял картонный ящик, наполненный фотографиями и стеклянной посудой.
«Вы не помогли бы мне отнести сумку в машину?» – попросила она. Я отнес чемодан в машину, а затем вернулся, чтобы помочь женщине. Она взяла меня за руку и мы медленно пошли в сторону автомобиля.
Она продолжала благодарить меня за мою доброту. «Это ничего», – сказал ей я, – «Я просто стараюсь относиться к моим пассажирам так, как хочу, чтобы относились к моей матери».
«Какой хороший мальчик», – с улыбкой произнесла она. Мы сели в машину, она продиктовала адрес, а затем спросила: «Не могли бы вы поехать через центр города?».
«Это не самый короткий путь», – ответил я.
«О, я не возражаю», – сказала она. – «Я не спешу. Я отправляюсь в хоспис».
Я посмотрел в зеркало заднего вида. Её глаза блестели. «Моя семья давно уехала», – продолжала она тихим голосом. – «Врач говорит, что мне осталось не очень долго».
Я спокойно протянул руку и выключил счетчик.
«Каким маршрутом вы хотели бы поехать?», – спросил я.
В течение следующих двух часов мы ехали через город. Она показала мне здание, где она когда-то работала лифтером. Мы проехали через район, где она и её муж жили, когда были молодоженами. Она показала мне мебельный склад, который когда-то был танцевальным залом, где она занималась ещё маленькой девочкой.
Иногда она просила меня притормозить перед конкретным зданием или переулком и сидела, уставившись в темноту, ничего не говоря. Потом она вдруг сказала: «Я устала, пожалуй, поедем сейчас».
Мы ехали в молчании по адресу, который она дала мне. Это было низкое здание, что-то вроде маленького санатория, с подъездным путём вдоль портика.
Два санитара подошли к машине, как только мы подъехали. Они бережно помогли ей выйти. Должно быть, её ждали. Я открыл багажник и внёс маленький чемодан в дверь. Женщина уже сидела в инвалидной коляске.
«Сколько я вам должна?» – спросила она, достав сумочку.
«Нисколько», – сказал я.
«Вы же должны зарабатывать на жизнь», – ответила она.
«Есть и другие пассажиры», – ответил я.
Почти не задумываясь, я наклонился и обнял её. Она крепко обняла меня в ответ.
«Ты подарил старушке немного счастья», – сказала она. – «Благодарю тебя».
Я сжал её руку, а затем ушел... За моей спиной дверь закрылась, это был звук закрытия еще одной книги жизни...
Я не брал больше пассажиров на обратном пути. Я ехал, куда глаза глядят, погруженный в свои мысли. В тот день я едва мог разговаривать. Что, если бы этой женщине попался рассерженный водитель, или тот, кому не терпелось закончить свою смену? Что, если бы я отказался от выполнения её просьбы, или, посигналив пару раз, уехал?..
В конце я хотел бы сказать, что ничего важнее в своей жизни я еще не делал.
Мы привыкли думать, что наша жизнь вращается вокруг великих моментов, но великие моменты часто ловят нас врасплох, красиво завернутые в то, что другие могут посчитать обычной мелочью.

Скрежещет ключ в замке, звякают в полиэтиленовом пакете бутылки, глухо ударяются об пол сброшенные кроссовки. - Так вот, - доносится голос из прихожей, - была тут такая странная тема... Да в комнату, в комнату пошли, на кухне бардак. - Что за тема-то? - отвечает второй голос. В комнату, позвякивая пакетами, входят двое. - Скинь с дивана всю х@рню и садись, - распоряжается хозяин, выгружая бутылки на низкий журнальный столик. - Сейчас открывашку найду. - У меня есть, - гость лезет в карман. - Давай, дальше. - Короче, - хозяин получает открытую бутылку пива, делает глоток. - Стукнулась ко мне в аське девчонка одна. Типа, давай поболтаем, все такое. - Бот? - уточняет гость, открывая пиво и себе. - Да, не, - хозяин машет рукой, - я сперва тоже думал, что бот, а потом оказалось, что нормальная. Болтали, в общем, с ней по вечерам обо всякой ерунде. Ну, как это бывает, обо всем сразу. Я ей что только ни рассказывал. Даже рассказал, как год назад чуть не накрылся, когда с трассы вылетел на байке - ну помнишь, я говорил? Лечу такой, и тут какая-то х@рь под колесом, и меня так юзом на обочину, гравий веером, все дела? Думал, все, кранты. Ну, х@р там - вырулил и дальше поехал. - Помню, - гость кивает. - Ну вот, - хозяин трет лоб. - А потом она как-то говорит: а ты, мол, в Москве живешь? Я говорю: ну да, в Москве. На Юго-Западной? На ней, а что? А она ставит смайлик и адрес называет. Я офигел так и говорю: а ты откуда знаешь? Она опять смайлики ставит и говорит: телефонную базу купила. Ничего себе обалдели, да? - Да, вообще, - гость разводит руками. - Что хотят, то и делают, твари. Хоть, вообще, телефон не заводи. И что дальше?
- Ну, я ей и говорю: приходи, мол, в гости, раз адрес знаешь. Она так: приглашаешь? Я говорю: ну, а что, ну и приглашаю. Она говорит: ладно, приду. - И что, пришла? - с любопытством спрашивает гость. - Хрен там был, - хозяин падает на диван рядом с гостем. - Пропала из аськи после этого, как и не было. Я ее дня три ждал. Статус каждые полчаса проверял, блин. Как дурак. - Продинамила, - хмыкает гость. Хозяин морщится. - Да, если бы. Я, короче, потом ее ник асечный в поиск забил и нашел ЖЖ на тот же ник. И там, блин, последняя запись... - он начинает медлить, подбирая слова, - она год назад написана, и вроде как ее отцом. Что, типа, умерла, мол, она. Несчастный случай. Ловила машину на шоссе, и х@р знает, из-под колес у кого-то гравий вылетел, что ли, и камень ей в глаз попал. Ей конец на месте, придурка так и не нашли. И фотография такая, с черной рамочкой. Красивая девчонка, - он делает большой глоток пива. - Рыжая. - Рыжая? - медленно повторяет гость, глядя в угол комнаты. - В белой футболке и в сарафане поверх? - А? А ты-то откуда... - хозяин вскидывает глаза на гостя, а потом поворачивается и тоже смотрит в мою сторону.
- Привет, - говорю я.

Однажды я шел по местным магазинам, делая покупки, и вдруг я заметил, как кассирша разговаривает с мальчиком не больше 5 или 6 лет. Кассирша говорит: - Мне жаль, но у тебя не достаточно денег, чтобы купить эту куклу.

Тогда маленький мальчик повернулся ко мне и спрашивает: - Дядя, а вы уверены, что у меня недостаточно денег? Я пересчитал деньги и ответил: - Дорогой мой, у тебя недостаточно денег, чтобы купить эту куклу.

Маленький мальчик все еще держал куклу в своей руке. После оплаты своих покупок я вновь подошел к нему и спросил, кому он собирается дать эту куклу…?

- Эту куклу моя сестра очень любила и хотела ее купить. Я хотел бы подарить ей на ее день рожденья! Я хотел бы дать куклу моей маме, чтобы она смогла передать это моей сестренке, когда она уйдет к ней! …Его глаза были грустными, когда он это рассказывал.

- Моя сестра ушла к Богу. Так мне отец сказал, и сказал, что вскоре мама тоже уйдет к Богу, поэтому я подумал, что она может взять куклу с собой и передать ее моей сестренке!?…

Мое сердце внезапно остановилось. Маленький мальчик посмотрел на меня и сказал: - Я сказал отцу, чтобы мама пока не уходила, пока я не приду с прогулки. Затем он мне показал свою фотку, где он счастлив и улыбается. - Я хочу чтобы мама взяла мою фотку с собой, чтобы моя сестренка не забыла меня. И он добавил: - Я люблю свою маму и не хочу чтобы она меня покидала, но отец говорит, что она должна идти к моей маленькой сестре. Затем он посмотрел снова на куклу своим печальным взглядом…

Я быстро взял свой портмоне и сказал мальчику: - Может мы еще пересчитаем твои деньги, если ты считаешь, что их достаточно чтобы купить куклу??… Да, я думаю, что у меня хватит денег чтобы купить куклу! Не показывая ему я добавил из своих денег, и мы заново начали считать. Было достаточно, чтобы купить куклу и еще даже осталось немного денег.

Маленький мальчик сказал: - Спасибо Господи за то, что ты мне дал денег! Затем он посмотрел на меня и добавил: - Вчера перед сном я просил у Бога дать мне деньги, чтобы купить куклу для моей сестренки, чтобы передать ее через мою маму! Он услышал меня! Я так же хотел бы иметь немного денег, чтобы купить белую розу для моей мамы, но я не спрашивал об этом у Бога. Но он мне дал достаточно денег, чтобы купить куклу и розу. Моя мама любит белые розы!…

Я закончил свой шопинг в задумчивом и странном состоянии. У меня из головы не выходил этот мальчик. Затем я вспомнил - в местной газете была статья два дня тому назад о пьяном мужике в грузовике, который сбил женщину и маленькую девочку. Маленькая девочка погибла сразу же на месте, а женщина была в критическом состоянии. Семейство должно решить отключить аппарат, который поддерживает в ней жизнь, так как молодая женщина не способна поправиться от комы. Неужели это семья того мальчика, который хотел купить куклу для своей сестренки?

После двух дней в газете была опубликована статья, где говорилось, что та молодая женщина скончалась… Я не сдержал слезы… Я купил белые розы и пошел на похороны… Молодая девушка лежала в белом, в одной руке была кукла и фото, а на одной стороне была белая роза. Я ушел весь в слезах, и чувствовал, что жизнь моя теперь изменится… Я никогда не забуду любовь этого мальчика к своей матери и сестренке!!!

Пожалуйста, НЕ САДИТЕСЬ ЗА РУЛЬ В АЛКОГОЛЬНОМ СОСТОЯНИИ!!! Вы можете разбить жизнь не только свою…

Священник Роман Горошко

Татьяна варила борщ. Он был почти готов, и из большой жёлтой кастрюли с цветочками шли аппетитнейшие запахи. Несмотря на молодость, Таня была прекрасной хозяйкой и отлично готовила.

– Вкусно пахнет! А я так проголодался! Костян где? С игрушками возится?

Вошедший муж Сергей заглянул на кухню и широко улыбнулся. Улыбка его была всегда такой обаятельной, что нельзя было не улыбнуться в ответ. И Таня расцвела, подошла к мужу прямо с половником в руках, поцеловала.

Из детской прибежал заигравшийся Костик, потянулся к отцу, и тот подхватил сынишку, затормошил, ушёл с ним к игрушкам. Таня слушала их возню в детской комнате и улыбалась счастливо.

Сергей вернулся на кухню, ласково приобнял жену, а потом присел за стол, посерьёзнел и медленно сказал:

– Тань, ты только не расстраивайся, ладно? Похоже, нам снова придётся взять маму к себе… Что-то там у неё с Ритулей не очень отношения… Ну, ты знаешь, характер у моей сестрицы сложный… Вот сегодня мама звонила, плакала…

Муж смотрел смущённо. Таня молчала, а он встал и, потоптавшись у кухонного стола, сказал:

– Я, это, пойду машину в гараж поставлю… Костика с собой возьму, прогуляться… И обедать придём…

Сергей вышел, а Таня медленно опустилась на стул. Посмотрела невидящими глазами в окно. Неужели свекровь снова поселится у них? Снова начнётся эта безконечная пытка?

Характер Ирины Львовны, как и её старшей дочери Маргариты (по-семейному Ритули), был, мягко говоря, сложный. Но сначала Таня об этом и не подозревала. Знакомство с родителями мужа было коротким: молодожёны погостили у них несколько дней и уехали к месту нового назначения Сергея, профессионального военного.

Эти несколько дней были не самыми приятными в жизни Тани. Особенно разобраться в семейных отношениях Петровых она не успела. Заметила, правда, что решающий голос во всех вопросах принадлежал Ирине Львовне. Свёкор, полковник в отставке, был человеком покладистым, к Тане обращался редко, но по-доброму. Что касается свекрови, то она вела себя сухо, сдержанно, всем видом своим давала понять, какую милость оказывает их семья, принимая к себе юную невестку.

Таня как-то сразу почувствовала, что Ирина Львовна считает её не парой своему сыну, не такую невестку она ждала. Да, Таня и сама знала, что нет у неё ни красоты особенной, ни приданого богатого. Родители умерли рано, только она и успела институт закончить. Работала учительницей в школе, преподавала русский язык и литературу. Профессию свою любила, но зарплату получала грошовую. Как-то за столом попыталась рассказать забавный случай из школьной жизни, но Ирина Львовна, не дослушав, перевела разговор на другую тему. А потом сказала негромко: «Ума нет – иди в пед», и Татьяна покраснела, но смолчала.

Она вообще была покладистая характером. Да и свекровь права: на самом деле не пара она Серёже. За что и полюбил он её только? Невысокая, худенькая, светлые брови, волосы светлые – мышь серая. А Серёжа у неё – высокий, красивый, подтянутый. Да и семья у Сергея обезпеченная, а она, Таня – ни денег, ни квартиры, комната в коммуналке. Ирина Львовна сказала:

– Ну что, сирота казанская, принимаем тебя в семью. Раз уж Сергей на тебе женился…

И Таня улыбнулась: действительно, сирота казанская. Нет, она не была забитой и робкой. Могла постоять за себя. Но здесь был совсем другой случай: она так любила Серёжу, что готова была полюбить всё, связанное с ним: его родных, его дом, его друзей. Ну, ничего, когда Ирина Львовна поймёт, как любит невестка мужа, как заботится о нём, то и сама изменит к ней отношение.

Старшая дочка Петровых, Маргарита, по-домашнему, Ритуля, на Таню внимания не обращала, и разговоров с ней не заводила. Она была такой же высокой и худой, как Ирина Львовна, и характером походила на мать. Сергей же крепкой мощной фигурой и покладистым характером вышел в отца. Ещё у Петровых жила старенькая бабушка, папина мама.

Вот бабушка отнеслась к Тане с любовью, и Татьяна большую часть времени провела в её маленькой комнате. Старушка учила её вязать, рассказывала истории из детства Серёжи и Ритули, и Таня слушала эти истории с радостью.

Неприятно поразило её небрежное отношение к бабушке Ирины Львовны. При домочадцах она вела себя с матерью мужа вежливо, но когда мужчин не было дома, покрикивала на старушку:

– Ну-ка посторонись, успеешь в ванную! Ритуле на работу нужно, а ты всё равно день-деньской дома сидишь! Иди в свою комнату и не путайся под ногами!

А как-то Таня услышала сердитый голос свекрови, обращённый к бабушке:

– Пошла вон!

Таня вышла в коридор, но Ирина Львовна была уже на кухне, а бабушка тихонько брела по коридору и выглядела совершенно спокойной и всем довольной. Таня подумала, что ослышалась.

Скоро молодые уехали, и в следующий раз Таня увидела свекровь только через год. За этот год в семье старших Петровых произошли значительные изменения: Ритуля стала жить отдельно, умерла старенькая бабушка, а вслед за ней от инфаркта скоропостижно скончался свёкор. Вот тогда Ирина Львовна и приехала к сыну с невесткой.

После смерти мужа она сильно сдала, но держала себя всё также высокомерно, разговаривала начальственным голосом, и постоянно придиралась к невестке. Казалось, она только и занята тем, чтобы найти повод для конфликта. Танечка ждала ребёнка и сидела дома. Беременность протекала тяжело, мучил токсикоз. Тем тяжелее было выносить придирки свекрови.

Все эти придирки Ирина Львовна копила на вечер, и когда Сергей приходил с работы, обрушивала на него тяжёлую артиллерию: его бездельница-жена спит днём, а могла бы в свободное время и ремонтом заняться, ну хоть косметическим. Или: неприветлива молодая жена со свекровью, непочтительна. На вопросы сына, в чём именно неприветливость выражается, свекровь поджимала губы: мог бы и сам догадаться!

Таня сама готовила, мыла посуду, в том числе и за свекровью, стирала на троих и прибирала в квартире. Ждала, что Ирина Львовна наконец оценит вкусный борщ, или белоснежное после стирки бельё, или чистоту и уют в квартире, но угодить никак не могла.

Что именно говорила свекровь мужу, Таня не знала, но была поражена, когда Серёжа как-то сказал ей с болью:

– Танечка, пожалуйста, будь поласковее с мамой, не обижай её. Ей и так тяжёло после смерти папы.

– Но я…

Серёжа перебил и сказал уже с напором:

– Всё, Танечка! Не будем спорить! Ты в положении, я понимаю… Нервничаешь… Но я прошу тебя не обижать мою маму!

И после этого разговора Таня как-то сильно расстроилась. Когда муж ушёл на работу, она долго плакала, закрывшись в ванной и включив воду, чтобы Ирина Львовна не услышала.

А потом, отправившись в магазин за покупками, Таня забыла кошелёк. Пришлось вернуться. Открыв входную дверь, она замерла на пороге, услышав громкий, ликующий голос свекрови, которая разговаривала по телефону:

– Да, Ритуля! Абсолютно правильно! Я сразу показала ей, кто в доме хозяйка! Самое главное – нанести превентивный удар! Я как-никак жена полковника! Наступать нужно, чтобы обороняться не пришлось… Да, да! Превентивный удар! Нанесла-нанесла! Ну, придумала… Да… Сочинила… Серёжа? Конечно, поверил! Что он, родной матери не поверит что ли?! Да, конечно, правильно и сделала… А то, ей только дай волю… Только расслабься… Живо сядет на шею! Я стреляный воробей, знаю, как с пожилыми людьми обращаются, если они за себя постоять не могут. Вот-вот!

Таня почувствовала слабость, ощутила, как подгибаются колени. Тихонько вышла на улицу, держась за перила, чтобы не упасть, потому что слёзы текли, и она плохо различала ступеньки.

Дошла до пустынного сквера, который был в трёх шагах от дома и опустилась на скамейку. Плакала и вспоминала, как мечтала о большой, дружной и счастливой семье, мечтала о том, что у неё, сироты, появятся родные люди. И она полюбит их, ведь они – родственники Серёжи. И, может быть, она даже будет называть свекровь мамой, а та скажет ей ласково: дочка… Таня заплакала почти в голос, не в силах сдержаться. И ребёночек в животе тоже заволновался, стал брыкаться. Она замолчала, испугавшись за маленького, перестала плакать, задышала глубоко и, поглаживая живот, сказала:

– Всё хорошо, Костик, всё хорошо… Вот, видишь, наша бабушка решила нанести нам превентивный удар… Это чтобы защититься, значит, самой… А мы с тобой и не думали её обижать, да? Это она просто неправильно подумала… Вот так и получилось… Если бы она знала, что мы и не хотим её обижать, она бы так не поступила… Ничего… Всё образуется… Мы с тобой её простим, правда? Успокойся, мой маленький, успокойся, пожалуйста! Тебе нельзя там волноваться… Всё в порядке! Я тебя очень люблю! Ну, вот… Успокоился?

Таня подняла глаза к серому осеннему небу и тихо сказала:

– Пресвятая Богородица, защити моего сыночка и меня! Ты ведь знаешь, что у меня нет родителей… Матушка, защити нас Сама! Пожалуйста, защити нас…

Потом встала и медленно пошла в магазин. Ребёнок успокоился, и у самой Тани на душе стало легко и спокойно.

А через пару дней Ирина Львовна объявила о том, что уезжает от них. Позвонила Ритуля и сообщила о том, что скрывала уже несколько месяцев: скоро она станет матерью, и ей понадобится помощь по дому.

Ирина Львовна оживилась, засуетилась, собираясь:

– Дочка ждёт… Я ей нужна… Не откажешь ведь в помощи родной дочери… Тебе-то вот повезло: Сергей тебя замуж взял, а Ритуле какой-то подонок попался, ребёнка заделал, да и поминай, как звали!

И Серёжа с Таней остались одни, а потом родился Костик, вот уж три года исполнилось сыночку. Таня вспомнила, как дружно они жили, как рос сын, и как хорошо было им втроём.

Неужели пришёл конец их счастливой жизни? Таня сидела на кухне, уставившись в окно и забыв о времени. Услышав весёлый звонкий голос сынишки и бас мужа, доносившиеся из подъезда, встрепенулась, и стала накрывать на стол.

Через пару дней Серёжа отправился к Ритуле забирать маму. Ирина Львовна приехала молчаливая, притихшая, похудевшая. С Таней поздоровалась тихо и ушла в комнату, приготовленную для неё. Костик жался, дичился бабушки. А бабушка молчала и почти не выходила из своей комнаты.

– Ну что ж, – подумала Таня, – пусть будет так.

Она больше не пыталась наладить отношения со свекровью, обращалась к ней только по необходимости. Прежнее желание обрести близкого человека исчезло, и Таня держалась спокойно, ровно, но отчуждённо. Вспоминала себя три года назад, как старалась она угодить свекрови, как ждала её доброго слова, ласки, как болело сердечко, встречаясь с холодом и неприязнью – и понимала, что это всё в прошлом.

Серёжа на вопрос о Ритуле ответил коротко:

– Тань, ты ведь знаешь, сестрица одна дочку воспитывала. Мама у неё была и за няню, и за кухарку, и за уборщицу. А сейчас Маргарита замуж собралась. Дочку в садик отправила, мама ей больше не нужна. Мешать стала… Да и у её будущего мужа своя собственная мать имеется… Так что…

Таня смолчала. Подумала только: «Привязалась, наверное, Ирина Львовна к внучке, трудно ей, наверное, было с ребёнком расставаться». Стало немного жалко свекровь. А та очень изменилась: больше не было воинственного настроя, она стала тише, мягче в обращении. Да и физически сильно сдала. Видимо, старость смиряет людей.

Таня заметила, что свекровь любит наблюдать за играющим Костиком. Иногда ему мячик укатившийся принесёт, а то поможет домик из кубиков построить. И внук стал относиться к бабушке уже не так пугливо, хотя по-прежнему избегал, не ласкался, не просился к ней на руки.

Близилось Рождество. Зима была снежной и мягкой, и Таня с Костиком от души катались с горки у дома. Как-то вечером, когда Серёжа дежурил в части, Костик сильно раскапризничался. Таня потрогала лоб ребёнка – горячий. Поставила градусник – и с ужасом увидела, что ртутный столбик поднялся до сорока градусов. Таня заметалась по комнате. Схватила телефон, вызвала скорую помощь. Машина долго не ехала. И Татьяна выбежала на заснеженную улицу: вдруг подъезд будут долго искать…

Когда вернулась с врачом, чуть не ахнула: Костик сидел на коленях Ирины Львовны. Прижался доверчиво и даже не плакал. А свекровь пела ему что-то про серенького котика, и Таня поразилась: оказывается, её скрипучий голос может быть таким ласковым…

У Костика нашли корь. Разрешили оставить дома и назначили лечение. И свекровь, к удивлению Тани, не отходила от внука. Листала книжку с картинками, пела, сильно фальшивя, но с чувством, про серенького котика, рассказывала какие-то сказки. С Таней она по-прежнему обращалась сухо, только по необходимости, а вот при разговоре с внуком, её голос становился совсем другим – не таким скрипучим. Она ласково звала малыша Костюшкой и ползала по ковру, подавая то кубики, то пирамидку. Таня даже как-то поймала себя на том, что стоя за плитой, она сама запела песенку про того серенького котика. Испуганно замолчала: вдруг свекровь услышит и решит, что она, Таня, её передразнивает…

А дней через пять, когда внук уже шёл на поправку, заболела сама Ирина Львовна. Она не встала утром с кровати, а когда Таня заглянула в её комнату, то увидела горящее лицо, красные глаза свекрови и вызвала скорую. Врач сказала:

– Ну, что ж, бабушка, похоже, вы заразились от внука корью… Да, да, вот и склеры глаз красные – взгляд кролика… Лицо отёчное… На третий-четвёртый день сыпь появится…

– Кр-ролика, – обрадовался притаившийся у двери Костик: он недавно научился выговаривать «р».

– Взрослые корь тяжелее переносят, чем дети, осложнения бывают… Бронхит, пневмония… Как насчёт больницы? Нет? Ну, что ж… Специфического лечения кори не существует. Можно лишь снизить общие симптомы интоксикации организма и контролировать температуру тела.

Таня крутилась как белка в колесе: требовал заботы выздоровевший Костик. Он рос добрым и спокойным ребёнком, но за время болезни привык к вниманию, к исполнению всех желаний на лету, и ему это очень понравилось… Также Таня ухаживала за свекровью: подавала по часам лекарство, делала морсы, то клюквенный, то брусничный, готовила для больной пищу полегче, но попитательнее, помогала дойти до туалета.

Но Ирине Львовне не становилось лучше. Температура спадала на полчаса, а потом ртутный столбик опять стремительно поднимался к сорока. Губы обметало, черты лица заострились. Таня про себя решила, что если состояние больной не улучшится в ближайшее время, то нужно будет отправлять её в больницу.

Под вечер опять поднялась температура, и Ирина Львовна попросила Таню набрать номер телефона Ритули:

– Я хочу попрощаться с дочкой и внучкой.

– Ирина Львовна, я, конечно, наберу вам их номер, но не попрощаться, а просто поговорить. Почему попрощаться-то?

– Я умираю.

– Ирина Львовна, вы обязательно поправитесь, и всё будет хорошо. Вот увидите! Ещё пара дней – и вы пойдёте на поправку!

Свекровь внимательно посмотрела на Таню:

– А ты – что – действительно хочешь, чтобы я поправилась?

Таня растерялась от этих слов и осеклась. Стала переставлять на стуле морс, лекарства, а перед глазами: вот свекровь прижимает к себе больного Костика, вот поёт ему про серенького котика, вот ползает за ним по ковру в поисках пирамидки. Таня присела у кровати свекрови, взяла в руки её горячую ладонь и сказала от всей души:

– Конечно, хочу! Очень хочу! И вы обязательно поправитесь! Скоро Рождество… Будем вместе встречать праздник! И ёлку Серёжа принесёт… И подарки у нас будут… И пирог…

– Пирог… подарки… Прости меня, Танечка! Пожалуйста, прости меня! Сможешь?

– За что, Ирина Львовна?

– Ты знаешь…

Таня помолчала и ответила просто:

– Знаю. За превентивный удар.

Свекровь сжала горячими и немного дрожащими руками ладони Тани:

– Да. За превентивный удар. Знаешь, у меня самой свекровь была доброй и кроткой. А я ведь её обижала. Сначала вскользь, второпях… А потом всё чаще. Понимаешь, стоит один раз сказать старому человеку: «Пошла вон!» – и потом это становится уже привычным и произносится так легко… Ах, если бы всё вернуть назад! Как мне стыдно сейчас за это, Таня! А знаешь, когда мне стало стыдно? Когда я услышала эти слова от своей родной дочки. От Ритули.

Она мне крикнула их с той же самой, моей интонацией, которую я так хорошо помню… Знаешь, Танечка, для того, чтобы понять, что чувствует обиженный человек, нужно – встать на его место. А сытый голодного не разумеет. Нет, не разумеет…

– Ирина Львовна, сейчас я вам лекарство дам. И воды…

– Подожди. Я обижала свекровь, и боялась, что ты также будешь обижать меня. А стала примером для собственной дочери. Я не сержусь на неё. Она не виновата. У неё была хорошая учительница. Тань, зло всегда возвращается. Вот, сейчас, я больная и, видимо, умирающая старуха, говорю тебе банальные вещи… Танечка, а ведь я их выучила только на собственном опыте.

Свекровь замолчала. Таня достала таблетки, взяла стакан воды, помогла больной приподняться, а когда, подав лекарство, пошла на кухню за чашкой бульона, вдогонку ей прошелестело:

– Прости меня, дочка.

Таня почувствовала, как эти тихие слова ударили её в спину, так что она запнулась. Развернулась, подошла к кровати, села рядом прямо на пол, взяла свекровь за руку и заплакала. Слёзы текли, и вместе с ними выходил яд обиды, старой, давней обиды, а на душе становилось тепло. Она плакала, а свекровь гладила её по голове своей горячей сухой ладонью.

В комнату вбежал Костик. Увидел плачущую мать – и губки задрожали, личико скривилось – ещё мгновение – и раздастся громкий рёв.

– Это что ещё за картина Репина «Не ждали»? Чего тут у вас происходит? – голос вернувшегося с работы мужа звучал строго, но в нём были и тревога и страх за любимых людей.

Таня всё ещё всхлипывала, а Ирина Львовна ответила:

– Да я вот тут помирать собралась, а дочь с внуком не разрешают, говорят: рано. Придётся, видимо, поправляться.

Ольга Рожнёва

Моя мама очень легко относилась к деньгам. Однажды мы оказались в сложной финансовой ситуации. Фактически не хватало на еду. Надо было прокормить четыре рта: мамин (она без работы), мой (13 лет), отца (алкоголик) и кота Персика/
Мама поехала к сестре занимать деньги. Заняла ровно столько, на сколько мы сможем прожить неделю.
- А дальше решим, - сказала она сестре, которая предлагала больше.
Мама вернулась домой в плохом настроении. Она не любила занимать. Говорила: "Занимаешь чужие, а отдаешь свои".
Я была дома, и только что последнюю банку кильки в томате скормила коту, которому больше нечего было есть.
- Иди сходи в магазин, - сказала мне мама. - Деньги в сумке. А у меня что-то давление.
Я понимала, что это давление ответственности на психику загнанного в угол человека.
Я одела куртку и взяла мамину сумку. Она была аккуратно разрезана вдоль. Дырка напоминала открытый в ужасе рот. Кошелька внутри не было. Была старая помада и носовой платок.
- Мааам...- я вошла в комнату прямо в обуви. Показала ей разрезанную сумку.
- О, Господи, - заплакала мама.
Она все поняла. Что своих придется отдавать в два раза больше, чем рассчитывала.
Спустя час она собралась и поехала к сестре. Был вечер, темнело.
- Мам, купи что-нибудь поесть на обратном пути, а то уже закроются магазины...
- А что тебе хочется?
- Рябчиков с ананасами, - пошутила я. - Какая разница, что мне хочется? Купи нам кефира и хлеба, а коту - консервов. Не до шика уж, не будем колбасу и сыр брать.
Я осталась ждать маму дома.
Спустя пару часов она вернулась домой в отличном настроении.
- На, тащи пакет на кухню, - сказала она, передавая мне продукты.
Я покорно потащила, резко дёрнула и у пакета порвалось дно.
На пол вывалилась скумбрия горячего копчения (мы с мамой обожали ее есть с картошкой), колбаса , сыр, консервы и...ананас!!!!
- Что это? - ошарашенно спросила я.
- Один раз живем, - ответила мама на какой -то другой вопрос.
- Я не поняла, ты умирать собралась? А на меня долги повесить? - шутливо уточнила я. - Откуда эти явства? Ты банк ограбила?
- Оль, я заняла денег , потом зашла в магазин, купила хлеб и кефир, и чувствую - сейчас расплачусь. Настроение гадское. Не хочу я кефир этот. Думаю, сейчас приду домой, буду есть хлеб и пить воду, и ребенка своего тем же кормить, и вообще с ума сойду от тоски. А денег на скумбрию хватало. Ну я и... Как говорится, гуляй, рванина...
- Мам, я правильно понимаю, когда мы все это съедим - а это уже завтра, потому что у нас четыре рта - то мы останемся без денег и без еды?
- Вот и решим эти проблемы завтра! - весело сказала мама. - Найду работу. Или пойду в богатые дома убираться. Меня вон зовут. А сейчас , дочь, свари-ка картошечки, да со скумбрией... А ананас на десерт. Прости, рябчиков не было ...
Я чистила картошку молча, отвернувшись и низко наклонив голову. Мне не было весело, и я не предвкушала пир горой. Мой желудок вообще сжался от ужаса, в предвкушении завтрашнего дня.
Я была расстроена и напугана. Мне 13, я уже все понимаю.
Знаю, что будет завтра. Завтра мама будет глухо рыдать в подушку. Потому что она в тупике.
Она была заместителем директора на большом заводе, производящем мрамор.
Полгода назад там пропал вагон с мрамором. Было расследование. Под подозрением - все. От верхушки - до уборщика. И мама тоже.
Маму поразило, что она - как все. Также ходит на допросы, также отвечает на каверзные вопросы следователей.
Мама - клинически порядочная женщина. Никогда ни у кого шпильки не взяла. На заводе работает много лет. Предана ему. Доросла до зам директора, хотя она без высшего образования. Как ее можно было подозревать?
Мама расценила это как предательство. И уволилась.
Я не понимала причин ее увольнения. Ладно бы подозревали ее одну. Но ведь всех!
Увольнение выглядело подозрительно. Как будто у мамы "рыльце в пушку". Это фраза следователя, который не мог понять, откуда такое резкое "собственное желание" возникло у подозреваемой.
Это потрясло маму еще больше.
Что никто не понял и не поддержал ее увольнения. И не заступился перед следователем.
На самом деле, я думаю, она не хотела увольняться. Она хотела показать заводу, как сильно она возмущена ситуацией, и пригрозила отнять у него самое ценное - себя.
Но ее заявление неожиданно молча подписали. Чем просто добили маму.
Никто не валялся в ногах, не умолял о прощении.
Мама ждала другого.
- Ну как мы могли даже предположить, Нина Ивановна, что вы причастны к преступлению, глупые мы, глупые! - должны были сказать все.
Но не сказал никто.
Спустя месяц нашли виноватых. И вагон нашли. И это, конечно, не мама. Все выдохнули.
Мама стала ждать извинений. И умоляний вернуться. Но телефон молчал. Молчал. Молчал.
Никто не звал назад. Никто. Не звал.
А два месяца назад мама узнала, что ее должность сократили. Сгорел мост, по которому можно вернуться в прошлую жизнь.
А тут и накопления проелись. Из накоплений - только совесть и порядочность, подрубленные обидчивостью.
Завтра мы доедим эту скумбрию с картошкой. И мама будет рыдать. Потому что надо идти "говно за другими выносить". И это после зам директора завода!
Очень такой расклад бьет по самооценке. А вдруг на заводе узнают, как низко она пала?
- Мам, а почему не попробовать вернуться на завод? На другую должность?
- Куда? В коллектив к предателям?
- Ну, к каким предателям? Они просто делали то, что должны.
- Ни один. Ни один, Оля, меня не остановил.
- А зачем ты писала заявление? Чтобы остановили? Кто? Люди в таком же стрессе?
- Человек должен всегда оставаться человеком. А не шакалом.
Я вздыхала. Уходила к себе ни с чем. Каким шакалом? Кто?
Потом к вечерним процедурам отхода ко сну добавится мамин глухой плач в подушку. Если придти и гладить маму по голове , то она скажет, сквозь слёзы: "Никогда, никогда так не делай".
И будет не понятно: как не делать? Не увольняться? Или не обижаться? Или не гладить по голове? Или что?
А потом, когда она заснет, я приду в свою комнату, буду тихо сидеть и как будто смотреть телевизор...
Я не любила эту мамину беспечность: потратить то, чего нет, на то, без чего можно прожить. Я бы, наверное, на ее месте эти деньги, что на неделю, растянула на две.
Меня пугала перспектива голодать.
Я не знала, насколько она вероятна, но "а вдруг"?
Я помню, как обещала себе в тот период относиться к деньгам ответственно и строго, не быть транжирой, и всегда помнить, что копейка рубль бережёт.
Я даже боялась есть ту скумбрию. А вдруг это в последний раз?
Сейчас мамы уже нет. С того момента прошло более 20 лет.
Я отношусь к деньгам легко. Слишком легко. Я не смогла обмануть гены.
Образно говоря, я всю жизнь покупаю скумбрию с ананасами на последнее.
И не знаю как может быть иначе.
Я импульсивна и наивна. Легко теряю и не жалею. Просто пытаюсь сделать выводы.
Сейчас у меня период финансовых потерь. Все, во что вкладываю, прогорает. Вплоть до мелочей. Перегорает техника, разбиваются планшеты, летят штрафы...
Но я спокойна. Потому что не количество денег является ступенькой ко внутренней гармонии, а лишь свобода от них. Не в смысле, что я хиппи и призываю жить без денег.
Я про то, что вся моя лента выясняет, сколько им надо денег для счастья. Какая сумма - входная точка в душевный дзен? Сто? Двести? Миллион?
И мне хочется крикнуть сразу всем: для счастья, как такового, не надо денег. Не существует суммы, которая вас может осчастливить, если вы не в ладу с собой.
Перенастройте внутренний компас. Он не должен указывать на кошелек. Он должен указать вам Путь к себе самому. Если уж вы вынуждены мыть полы, то мойте их не ради зарплаты. А чтобы было чисто. Это же две совсем разные мотивации. Первая - про зависимость.
Вторая - про свободу.
Моя свобода пахнет скумбрией. И немножко ананасом. Спасибо тебе, мама, за этот урок.
Я тут продавала пакет новых детских вещей. Совсем новых, брендовых, с бирками. И молокоотсос. Новый. И люльку. И шезлонг. И конверт теплый. Хотела продать вещи пакетом какой-то будущей маме.
Примерная их стоимость - тысяч 30.
Но я написала в объявлении - 10.
И вот неделю я высылала всем вопрошающим фотки, отвечала на вопросы, тратила время и раздражалась.
Думала: зачем я это делаю? Несколько раз прям хотела рандомно написать любой женщине из интересующихся: да заберите бесплатно, блин. Только скорее.
А то эти сомнительные деньги... Столько усилий, столько времени сожрали. Этот пресловутый кефир с хлебом...
Сейчас я после встречи приехала к дому, и не найдя парковки, проехала в соседний двор. Там, на скамейке на площадке сидела глубоко беременная женщина, вытянув ноги.
Я парковалась практически напротив нее. И заметила, что она морщится. И подошла. И спросила:
- У вас все хорошо? А то видно, что не совсем...
- Да нет, спасибо, я в порядке, - улыбнулась женщина. - Просто присела передохнуть.
Я уже хотела уйти, но... Заметила ее пальтишко, которое не сходится на животе, и сапоги со стоптанным каблуком.
И почему-то, повинуясь порыву, уточнила :
- А вам не нужны детские вещи? У меня от дочки остались?
- Ой, - женщина стала пунцовая. - Очень нужны. Очень. Мужа сократили. Сейчас ищет экстренно новую работу... очень переживаю.
- А вы далеко живете?
- Вон в том доме, через мост.
- Отлично. Ну пойдемте тогда в гости. За обновками...
- Да вы что? Серьезно? Вы понимаете, я ведь вот сижу сейчас на скамейке, и прям вот думаю, как мы будем, что мы будем, на что жить? Мне же рожать через месяц. Я не смогу работать сначала. А муж такой ...скромный. Не умеет себя отстоять. А тех копеек, что сейчас есть, еле-еле на еду... И я думаю, Боженька, ну что же делать ? И тут вы!
- Ну считайте, что я к вам от Боженьки, - смеюсь я.
- Я так и думаю, - торопливо и восторженно говорит девушка. - Бог дал ребенка, Бог дал и на ребенка.
...Полчаса назад Оксана и ее муж Витя разгрузили мою машину, забитую дарами для младенчика.
- Можно вас обнять? - спросила Оксана чуть не плача. - Вы наш ангел - хранитель. Что мы вам должны?
- Вы мне должны родить здорового ребенка, - говорю я на прощание и машу рукой.
Фотографироваться мы не стали. Оксана боится сглаза и плохо выглядеть на фото из-за отеков.
Мы обнимаемся и договариваемся погулять с детьми семьями через пару месяцев. Катюниной подружке уже должен будет месяц исполниться.
Я снова еду домой, и снова паркуюсь далеко от подъезда. Выхожу из машины, с наслаждением ловлю свежий воздух.
Мне ужасно хорошо на душе. Тепло и спокойно. Я бы сказала гармонично.

— Много лет назад Дьявол решил похвастаться и выставил на всеобщее обозрение все инструменты своего ремесла. Он аккуратно сложил их в стеклянной витрине и прикрепил к ним ярлыки, чтобы все знали, что это такое и какова стоимость каждого из них.

Что это была за коллекция! Здесь были и блестящий Кинжал Зависти, и Молот Гнева, и Капкан Жадности. На полочках были любовно разложены все орудия Страха, Гордыни и Ненависти. Все инструменты лежали на красивых подушечках и вызывали восхищение каждого посетителя Ада.

А на самой дальней полке лежал маленький неказистый и довольно потрепанный деревянный клинышек с ярлыком «Уныние». На удивление он стоил больше, чем все остальные инструменты, вместе взятые.

На вопрос, почему Дьявол так высоко ценит этот предмет, тот ответил:

— Это единственный инструмент в моем арсенале, на который я могу положиться, если все остальные окажутся бессильными, — и он с нежностью погладил деревянный клинышек. — Но, если мне удается вбить его в голову человека, он открывает двери для всех остальных инструментов...

В 25 лет я стала жить «гражданским браком» с Алексеем, он старше меня на 5 лет. Все было хорошо, «гражданский муж» любил меня. Я забеременела в 28 лет, и на 7 месяце узнала, что у «мужа» есть любовница, младше меня на семь лет. Прочитала смс в его телефоне: «Сладкий, ну что тебя ждать сегодня?» И он уезжал, говорил, что дела, бизнес, и всякие отговорки, приезжал утром…

Чтобы спасти свой брак, я не показывала виду, что знаю о ней, стирала ему, готовила по пять разных блюд на дню, дома чистота, все наглажено, накрахмалено... И пожаловаться некому, поплакаться, я сама из детдома.
Когда я была в роддоме, он привел ее в наш дом, соседка зашла вечером, он, не стыдясь, открыл дверь, любовница выходит из ванны в моем халате...
Ну это все мелочи.
Доченька родилась беспокойная, плакала по ночам, он ссылаясь на то, что не может выспаться (у нас была однокомнатная квартира) уезжал якобы к другу, к брату ночевать. Я все терпела, потому как хотела, чтоб у ребенка был отец, всячески пыталась сохранить наш брак.
Он часто оскорблял меня, что я тупая, страшная, толстая (я поправилась после родов на 10 кг), что жены его друзей всегда хорошо выглядят, хорошо одеты, а я деревенщина детдомовская. Он стал поднимать на меня руку: не так приготовила, не так положила, ребенок орет, заткни его. Стал выгонять из дома, а мне некуда идти, я плачу, на коленях молю его не выгонять нас на улицу.
Я была в декрете, получала копейки, молоко у меня пропало, деньги он перестал давать на продукты. Сам дома не ел, только ночевал иногда, мылся, переодевался и уезжал. Часто стал избивать, просто так, не за что, за то что поломала ему жизнь, что живу в его квартире, что родила ему я а не она…
Это продолжалось пять месяцев. И вот в один «прекрасный» день он появляется на пороге нашего дома с ней, с любовницей Ириной, и говорит, что у меня есть полчаса, чтоб собрать вещи и уйти… (квартира только его была).
Я плакала и умоляла нас не выгонять, я стояла на коленях и говорила, что нам некуда идти, на что получила пинок в живот… Он кричал: «Посмотри на себя, жирная тварь, посмотри на Ирину (Ирина красивая стройная, в дорогой одежде, с прической) Я, как Я могу жить с тобой»...
Вот так зимним морозным вечером я вышла из квартиры с пятимесячным ребенком на руках на улицу… Я хорошо помню тот день. На улице темно, семь часов вечера, идет легкий снежок, светят фонари… Я стою в осенней курке, в осенних сапогах в одной руке небольшая сумка с вещами… в другой конвертик с малышкой… у меня даже не было детской коляски. Мобильник мне он не отдал, т.к. это он его купил…
Куда идти? Денег в кармане было только 18 рублей. Я шла вникуда, я уже не плакала, мне нечем было плакать и не могла ни говорить, ни плакать. Идти мне было некуда, подруг мой «муж» всех отвадил от меня, были только друзья семьи, его друзья. До декрета я работала медсестрой в больнице, я поехала туда.
Я слезно попросила нашего дежурного врача пустить меня переночевать в больнице. Мне разрешили, но на одну ночь. Утром я пошла в ломбард и заложила золотые серьги и цепочку, оценили в 7 тысяч рублей. Я сняла в этот же день у старушки комнату в деревянном доме, за 4 тысячи в месяц. У меня не было постельного белья, полотенец, ничего.
Марье Сергеевне, хозяйке дома, было тогда 62 года, она сильно болела, еле ходила. Выслушав мою историю, она сказала, что поможет мне с ребенком, посидит, что мне надо искать работу, своих детей у нее не было, сын умер. Работу найти было сложно, высшего образования нет, я не доучилась один год.
И тут опять удар, «муж» подъехал ко мне на улице и сказал, что платить кредит за машину он больше не будет. (Кредит оформлен на меня, а машина на «мужа»)… Пригрозил, что если подам на алименты, лишит меня родительских прав, т.к. жилья у меня нет и дохода постоянного тоже. Я устроилась уборщицей в рыбный цех, за 4 тыс. руб., вечером бегом посудомойкой в кафе за 3 тыс. руб., пешком за 7 км. Но на кредит денег не хватало, надо платить 8800 руб. в месяц два года… да еще и за комнату платить.
По ночам я вязала носки и варежки и продавала их на рынке, в мороз стояла в болоньевой куртке и осенних сапогах. Вечерами ходила на рынок на подработку перебирать гнилые овощи и фрукты, на морозе, обледеневшими руками, те, что негодные, обрезала и приносила домой, дочке. Пошла работать дворником с 5 утра до 7.
Я смотрела на женщин проезжающих в дорогих машинах, они были все красивые, ухоженные, и почему-то тогда я думала про них, вот им повезло, у них есть зимняя одежда, и им тепло, и они не голодные… Огромное спасибо Марье Сергеевне, за то, что она сидела с моей дочкой. Я приходила домой в час ночи, стирала детские вещи, ложилась спать в два, чтобы в 4.30 встать на работу. Я не досыпала, не доедала, часто болела и стабильно падала в обмороки.
У меня упало зрение, я похудела на 18 кг. Руки дрожали, я была синего цвета. Денег катастрофически не хватало. Я 2 года не покупала себе вещи, я стала походить на бомжиху. У меня не было сил, но я не сдавалась, сквозь зубы работала, потому как не хотела чтоб моего ребенка забрали в детдом, я сама оттуда и знаю что это такое. Я убирала квартиры, мыла подъезды, зарабатывала, как могла.
Я стала обращаться к Богу, вернее, почему-то стала читать огромное количество раз в день «Отче наш», по дороге на работу, домой, на работе, сама не знаю, почему. Я работала, а мысленно читала и читала… И Господь пришел в мою жизнь! Я стала тихонечко по ночам молиться Богу, говорить Ему, как мне тяжело, что у меня нет больше сил жить. Милые мои, ведь не зря говорят, когда все бросают нас, только Бог остается с нами! Если бы я еще тогда обратилась к Богу, мне не пришлось бы все это пережить…
Прошло два года, Господь все перевернул в моей жизни! Я стала читать Библию и Господь отвечал мне там. Он говорил, доверься мне и уповай на меня.
Что в итоге? Я прожила так 4 года. Я не стану описывать подробно весь тот ужас, через который мне пришлось пройти. Пройдя через унижения, боль, голод, слезы, кредит за машину, на которой разъезжает мой бывший, я весь погасила сама, своими руками, своим здоровьем, своими слезами. Жизнь стремительно стала меняться.
Господь послал мне женщину - хозяйку элитной квартиры, которую я убирала, она пожалела меня предложила работать у нее секретарем, зарплата 15 тысяч, я была в шоке… Она дала мне аванс на одежду, помогла устроить ребенка в сад. Все начало налаживаться. Я пошла на компьютерные курсы, закончила институт на юриста.
Еще через два года меня повысили, я стала менеджером, затем коммерческим директором в крупной фирме, с большой зарплатой оформила в ипотеку 3-к квартиру, купила машину, сделала шикарный ремонт дома, недавно ездили отдыхать с дочкой в Италию, Францию.
Дочка у меня ходит в частную школу и ни в чем не нуждается. Марью Сергеевну она называет бабушкой, мы ей помогаем и ездим в гости. За мной ухаживает мужчина, очень хороший, директор строительной фирмы…
И вот судьба! Я покупаю по объявлению загородный домик – дачу с баней с домом. Хозяйка сказала по телефону, что она срочно продает дачу, т.к. большие долги и какие-то проблемы и срочно нужны деньги. Мы подъезжаем к даче, я, подруга и дочка. Выходят продавцы дома, думаете кто?! Мой бывший сожитель и его любовница! Я в шоке, они в шоке…
Я смотрю на них и перед глазами пролетели все эти годы… тот самый зимний вечер, когда падает легкий снежок и горят фонари, я с конвертиком пятимесячным… и 18 рублей в кармане… Я стою у дорогой машины, в дорогой шубе, стоимостью как эта дача целиком, красивая, стройная и ухоженная, он лысый, пузатый, обрюзгший, тот, который меня пинал в живот, когда я умоляла не выгонять нас, и она - растолстевшая баба в 100 килограмм… Так мы стояли минут десять молча… Знаете, что я сделала? Я подошла к нему и плюнула ему в лицо, со всей мочи, со всей дури. Он даже не пошевелился…
Вот так Господь все перевернул в моей жизни и расставил все по местам. Я прошла школу жизни, знаете, как говорят, сквозь тернии к звездам. Господь спас меня и перевернул все в моей жизни!
Никогда не отчаивайтесь, никогда, вы слышите меня? Никогда! Жизнь поменяется и все у вас будет! Учитесь, работайте, стремитесь к лучшему! И самое главное, доверьтесь Богу, только он может вас спасти! Мне вас всех так жаль, что вам приходится проходить через всю эту боль и унижения, так хочется всем помочь. Вспоминая, через что мне пришлось пройти и что теперь со мной стало, я повторяю: никогда не сдавайтесь и не давайте себя унижать! Да благословит вас всех Господь!

Семья подарила себе на розовую свадьбу загородный дом в с. Вороново. Это холмистое местечко, окружённое смешанным лесом. Павел Сергеевич со своей женой, Надеждой Семёновной, давно приметили его. Они выросли в таком же селе и, с возрастом, их всё больше тянуло к прежней жизни. На воле, подальше от городской суеты. Покончив с перевозкой вещей, они поселились в небольшом краснокирпичном доме, окружённом зелёной сеткой. Жильё было относительно новым, не требующим срочного ремонта. Посоветовавшись, супруги решили отложить его до следующего лета. За год они как раз подкопят денег и, не придётся лезть в долги. Первый день на новом месте Надежда Семёновна посвятила генеральной уборке. Павел Сергеевич, тем временем, разбирал гору брёвен, которую утром выгрузил “самосвал“, и топил баню. Маленькие близнецы часто отвлекали Надежду от дел. Вечер подкрался незаметно. Дом наполнился чистотой и уютом, поленница была сложена. Хорошенько прогревшись в бане, семья собралась поужинать на веранде. К ним присоединились соседи, живущие через дорогу. Такая же супружеская пара. Мужчина представился Борисом Степановичем, а женщина Галиной Петровной. С ними пришла единственная дочь, Виктория, десяти лет. Соседи быстро нашли общий язык. Борис пожаловался, что в селе нет работы. Приходиться ездит на вахту. Месяцами не видеть семью. У Павла Сергеевича, кроме “девятки“, имелся микроавтобус “боксёр“, вмещающий десять человек. Немного, но из Воронова до ближайшего города человеку без автомобиля можно было добраться только по железной дороге на единственном пригородном поезде, который ходит в два раза медленнее автобуса. А до ближайшего города 126 км, до областного центра — 238. Всё это неудобно для жителей села. Павел уже оформил лицензию на перевозку пассажиров и предложил соседу стать его напарником. Борис, недолго думая, согласился. За это выпили по стопочке, закусив солёными огурчиками, которые принесла Галина Петровна. Сама Галина Петровна рассказала новой подружке о прежних жильцах. Это была семья из трёх человек, подобная их семьи, только вместо дочери сын Коля — ровесник Вики. «Раньше мы хорошо общались» — вспоминала женщина, — «собирались на этой веранде, как мы сейчас. А потом Коля пропал. Соседи нелюдимые стали, неразговорчивые. Здоровались через раз. Понятно, горе такое. Уехали вон, даже слова не сказали, не попрощались». «А с мальчиком что? Нашли?» — заинтересовалась Надежда. Она прекрасно понимала, что значит потерять сына. «Нет. Да и не найдут, наверно. Четыре года прошло». Женщины тоже немного выпили. Надежде захотелось поделиться тем, как она лишилась своего сына, которому было бы уже пятнадцать. Но решила, что не стоит поминать покойного вслух на ночь глядя. В окно веранды засветила восходящая Луна. Полная. Со всех сторон трещали кузнечики. Приятно пахло скошенной травой. Только теперь соседи, увлечённые беседой, заметили, что ужинают в темноте. А Вике давно надоело сидеть со взрослыми и она полностью переключила внимание на забавных близнецов, которые ползали по полу, облизывая всё, что попадётся им в руки. Надежда включила лампу, организовала горячего чаю, который открыл вечеру “второе дыхание“. Лишь в полночь соседи ушли к себе.

Павел мгновенно отключился, едва коснувшись подушки. Надежда угомонила близнецов и тоже легла, подумав о том, что полнолуние всегда приносит ей вещие сны. Ночью к ней явился покойный сын, Василий. Такой, каким она запомнила его при жизни. Он давно не посещал Надежду. И это её насторожило. Мальчик пытался что-то сказать. Но, кроме обрывков «ма», «до» женщина ничего не разобрала. Утром, она хотела поделиться с мужем своими переживаниями. Однако передумала. Павел Сергеевич собрался съездить в город по делам. Надежда решила, что не стоит накручивать человека перед дорогой. Она проводила его и погрузилась в домашние хлопоты. Это помогло отвлечься до следующей ночи. Сон повторился. А в третий раз Надежда услышала звук. Вася открывал рот. По губам можно было понять, что он произносит одно и то же предложение. Женщина могла дотянуться до мальчика. Но голос его застревал в горле. Казалось, между ними были сотни метров. Вдруг, Надежда услышала чёткое «тук». Через пару секунд опять «тук». Она обернулась вокруг себя, чтобы найти источник звука. Но сон стал тускнеть, пока совсем не исчез. А звук продолжался: «тук, тук». Кто-то стучал на самом деле. Муж с близнецами мирно спали. Кошка, свернувшись в ногах, навострила уши. Она тоже слышала «тук». Надежда Семёновна пыталась определить, где стучит. А главное что? Или кто? Она проследила за мордой любимицы. Кошка смотрела на пол возле печки. Наде стало жутковато. Встать и проверить она не решилась. К счастью, стуки прекратились. Кошка опустила голову, но женщине расхотелось спать дальше. Так и пролежала до рассвета, уставившись в потолок. Днём, она всё рассказала мужу. Павел сделал вывод, что надо съездить к сыну на кладбище да в церковь сходить. Стук свалил на мышей. Так и поступили. Навестили могилу покойного, который больше не снился. Поставили свечку в храме, помолились, и жизнь потекла своим чередом. Павел, как планировал, стал таксовать на пару с Борисом. Надежда сидела в декрете, занимаясь хозяйством. Через неделю после переезда, женщина вновь услышала тот самый стук. Она перебирала грибы средь бела дня и чувствовала себя прекрасно, поэтому восприняла «тук» не как продолжение тяжёлого сна, а вполне реально. Она без труда определила, что звук идёт из подполья. Подняла крышку и посмеялась над тем, как испугалась прежде. В подполье важно гуляла ворона. Обычная серая ворона. Это она стучала клювом. Любопытная птица. Когда загремела крышка, ворона, шоркая крыльями, убежала в маленькое окно. Подполье всегда открывают на лето. «Надо будет сетку поставить» — подумала Надежда Семёновна и вернулась к грибам. Всему найдётся рациональное объяснение, если поискать. Но этим история не кончается. Полнолуние бывает каждый месяц. И Василий вернулся. На этот раз Надежде удалось расслышать слово «убери». Что надо убрать она, конечно, не поняла. Во вторую ночь мертвец привёл с собой рыжего беспородного щенка, сказал, что это Бим, и ушёл. Вечером, после этого сна, Павел Сергеевич откуда-то притащил щенка. Копия того, что приводил Вася. Павел представил дворнягу Бимом, заявляя, что отныне пёс будет жить с ними. Последний раз Василий протягивал матери железную пуговицу. И отчётливо говорил «Коля». Надежде Семёновне показалось, что за спиной мальчика кто-то стоит. «Коля живой?» — спросила она. «Доски убери» — получила в ответ. Дальше Луна пошла на убыль. Мертвец оставил женщину в покое. Надя пригласила к себе Галину Петровну, чтобы подробнее расспросить у неё о прежних жильцах. Пока они строили предположения, куда мог деться ребёнок, Бим забрался в подполье через то самое окно, в которое убежала ворона. Сетку туда так и не поставили. Женщины, услышав шум, поспешили прогнать хулигана. Надежда Семёновна спустилась в подпол. Глядя на творение Бима, в её голове мелькнула очевидная догадка. Пёс разворотил доски, служившие местом для хранения овощей, и выкопал неглубокую яму в земле. На дне этой ямы, что-то поблёскивало. Взяв вещь в руки, Надя признала в ней железную пуговицу, которую ей показывал сын. Женщины, вооружившись лопатами, продолжили копать яму. Пёс крутился возле них, виляя хвостом. На глубине чуть больше метра они нашли человеческие останки: кости и фрагменты одежды. Надежда Семёновна сразу вызвала участкового. Дело Коли после этого, быстро раскрылось. Родители мальчика, столько времени скрывавшие страшную правду, признались в убийстве сына. Всё произошло случайно. Коля не выполнил какое-то поручение родителей, за что получил наказание. Отец мальчика, сторонник «физических замечаний», крепко пнул сына ногой. После чего, Коля ушёл в свою комнату и больше оттуда не вышел. Утром, мать обнаружила труп ребенка. Родители испугались, закопали тело под домом и подали в розыск, объявив всем, что мальчик якобы пошёл гулять и не вернулся. Скорее всего, Коля скончался от внутреннего кровотечения.
Автор: Серая Волчица

Угораздило меня в дикую рань пойти на работу, заодно и пакет с негабаритным мусором прихватил, по пути сбросить. Шесть утра, только начало светать. Подошел к контейнеру, а возле него женщина на кирпичах стоит, перегнулась пополам и со знанием дела копается в мусоре. Движения отработанные, поверх куртки самодельный клеенчатый фартук надет, чтобы не пачкаться, а на специальном крючке сумка с висит, в ней какие-то грустные, цветастые тряпки. Я с размаху забросил свой пакет, женщина вздрогнула, обернулась, мы встретились глазами и о ужас - это была наша соседка – милая, одинокая пенсионерка. Делать вид, что я ее не узнал, было поздно, пришлось сказать: «Здрасьте». У женщины задрожали губы, она судорожно пыталась как-то оправдаться, но не знала – как, и продолжала молчать. От смущения даже не поздоровалась. Я тоже готов был провалиться сквозь мерзлый асфальт, пауза затянулась и тут, видимо, с перепугу, меня озарила спасительная идея. Я хихикнул и весело заговорил: - Что, внуки накуролесили? - А? - Да, у меня однажды такая же ситуация была – сын, когда еще маленький был, заигрался и выбросил в мусор мое обручальное кольцо. Пришлось мне тогда весь этот контейнер до самого дна перекопать. А что делать? Помню, вонючий весь был и грязный как собака, но все же нашел. Я с гордостью показал соседке палец с обручальным кольцом. Она заулыбалась, слезла с кирпичей и ответила: - Да, внучка в гости заходила и… это, мои серьги… это, тоже потеряла, в смысле, выбросила. Случайно. Золотые. Наверное, уже без толку искать, домой пойду. До свидания. Вы на работу так рано? Хорошо вам там поработать. Бог в помощь. Я пошел не оглядываясь, чтобы дать соседке возможность забрать сумку с мусорными трофеями, на душе у меня было хреново и радостно…

В цивилизованных странах собака — друг человека, а в Индонезии это лишь источник мяс. На этих жутких кадрах показана грязная скотобойня в городе Джокьякарта, где связанных псов убивают, разделывают и готовят из них еду.

По имеющимся данным, все большее число людей начали воровать собак и продавать поставщикам мяса для дополнительного дохода. До 100 000 собак убивают каждый год для потребления в пищу на Бали, используя антигуманные и антисанитарные методы.

С чисто практической, сельскохозяйственной точки зрения, растить собак и кошек на мясо гораздо выгодней, чем выращивать коров. Индонезийцы слишком бедны, поэтому многие могут позволить приобрести лишь мясо собак и кошек. Потребители считают, что такое мясо может лечить болезни кожи и повышает жизненные силы.

[center][/center]

Остальные фото по ссылке
http://batona.net/97346-zhutkie-kadry-s-indoneziyskoy-skotoboyni-gde-ubivayut-sobak-11-foto.html

Он подсел ко мне в очереди к терапевту. Очередь тянулась медленно, читать в темноватом коридоре было невозможно, я уже истомилась, поэтому, когда он обратился ко мне, я даже обрадовалась.
- Давно ждете?
- Давно, — ответила я. – Уже второй час сижу.
- А разве вы не по талону?
- По талону, — уныло ответила я. – Только тут все время без очереди проходят.
- А вы не пускайте, — предложил он.
- Сил у меня нет с ними ругаться, — призналась я. – И так сюда еле дотащилась.
Он внимательно посмотрел на меня и сочувственно спросил:
- Донор?
- Почему «донор»? – удивилась я. - Нет, никакой я не донор…
- Донор-донор! Я же вижу…
- Да нет же! Я кровь сдавала в первый и последний раз в институте, в День донора. Упала в обморок – и все, больше никогда.
- А вы часто вообще в обмороки падаете?
- Нет… Ну, бывает иногда. Я просто так часто падаю. Шла-шла, и вдруг упала. Или с табуретки. Или спать. Вот так вошла домой, увидела диван – и сразу упала.
- Это не удивительно. У вас почти не осталось жизненных сил. Ваш сосуд опустошен.
- Кто опустошен?
- Сосуд жизненной энергии, — терпеливо пояснил он.
Теперь уже я внимательно посмотрела на него. Он был симпатичный, но немного странный. Вроде бы молодой, не больше тридцати лет, но глаза! Это были глаза мудрой черепахи Тортиллы, из них вроде даже шел свет, и в них плескалось столько понимания и столько сочувствия, что я просто впала в ступор.
- А болеете вы часто? – спросил он.
- Нет, что вы! Редко болею. Я очень сильная. Вы не смотрите, что я на вид худосочная.
- «Худо – сочная», — раздельно произнес он. – Вслушайтесь же! «Худые соки» — вот что лежит в основе вашей конституции. Отношения с родителями не очень?
- Не очень, — призналась я. – Отца я почти не помню, он с нами давно не живет. А вот с мамой… Я для нее до сих пор малышка, она все время учит меня жить по ее правилам и что-то требует, требует, требует…
- А вы?
- Когда силы есть, отбиваюсь. А когда нет – просто плачу.
- И вам становится легче?
- Ну, немного. До следующего скандала. Вы не подумайте, она же не каждый день так. Раз или два в неделю. Ну, иногда три.
- А вы пробовали не давать ей энергии?
- Какой энергии? Как не давать? – не поняла я.
- Вот смотрите. Мама провоцирует скандал. Вы включаетесь. Заметьте слово: «включаетесь»! Как электроприбор. И мама начинает подпитываться вашей энергией. А когда скандал закончен, ей хорошо, а вам плохо. Так?
- Так, — признала я. – Но что я с этим могу поделать?
- Не включаться, — посоветовал он. – Другого способа нет.
- Да как же не включаться, если она пробивает? – разволновалась я. – Она же меня как облупленную знает, все мои болевые точки!
- Вот-вот… Болевые точки – как кнопки. Нажал на кнопку – вы включились. А когда «пробивает», тогда и происходит утечка энергии! Это же в школе на физике проходят.
- Да, помню, что-то такое учили…
- А законы физики, кстати, общие для всех тел. И для человеческих в том числе. Просто в Школе Жизни мы зачастую двоечники и прогульщики.
- Как можно прогулять Школу Жизни?
- Да очень просто! Вот Жизнь дает тебе урок, а ты его учить не хочешь. И сбегаешь!
- Ха! Хотела бы я сбежать. Да вот что-то не получается.
- А так и бывает. Пока урок не пройдешь – будешь его раз за разом долбить. Жизнь – хороший учитель. Она всегда добивается 100%-ной успеваемости!
- Нет у меня сил на этих уроках сидеть. Вот видите, пришлось даже к врачу тащиться. Еле ноги передвигаю.
- С вами всегда так?
- Да нет. Временами. Вот последняя неделя – вся такая.
- А что происходило в эту последнюю неделю?
- Да самое интересное, что ничего особенного! Обычная рутина.
- Ну, расскажите мне про рутину. Если не жалко.
- Да чего тут жалеть? Говорю же, ерунда всякая. Ну, с мамой пару раз пообщалась. Все как всегда. Работа – никаких перегрузов. Со сменщицей поцапалась разок, но не сильно. Вечерами не напрягалась, только на телефоне висела, помогала ситуацию разрулить. А чувствую себя так, как будто на мне пахали всю неделю!
- Ну, возможно, и пахали, только вы не заметили. Что вы там разруливали по телефону?
- А, да это фигня. У подруги проблемы, ей надо было выговориться. Я просто предоставила ей большую жилетку.
- Выговорилась?
- Ну да, наверное. Каждый вечер по полтора часа – любой выговорится.
- А вы?
- Что – я?
- Вы – выговорились?
- Да нет же, я ее слушала! Ну, утешала, поддерживала, советы умные давала. А сама я ей не жаловалась, ей сейчас не до меня, у нее своих проблем хватает.
- Ну так я вам скажу: вы послужили не большой жилеткой, а сливным бачком. Она слила в вас весь свой негатив, а вы ей в ответ послали свою позитивную энергию в виде советов и поддержки. А сами ну ничуть не разгрузились!
- Но друзья же должны поддерживать друг друга!
- Вот именно: «друг друга». А у вас получается дружба «в одни ворота». Вы ее – да, а она вас – нет.
- Ну, не знаю… Что ж теперь, отказать ей в помощи? Но мы же дружим!
- Это вы с ней дружите. А она вами пользуется. Хотите – верьте, хотите – проверьте. Начните с первого же слова рассказывать ей о своих проблемах, и посмотрите, что будет. Вы удивитесь, насколько этот метод энергосберегающий.
- Да, вы знаете, неплохо было бы… В смысле побольше энергии.
- Говорите «неплохо». А сами ее разбазариваете!
- Но я же не думала! С такой-то точки зрения… Хотя сейчас вот вы сказали – а ведь точно. Я с ней поговорю – и как будто вагоны грузила.
- Это она вас грузила. А вы принимали на себя ее груз проблем. Оно вам надо?
- Да нет, конечно… Зачем мне? У меня своих проблем выше крыши.
- Какие же?
- Да разные. Например, муж. Бывший. Я его люблю – ну, чисто по-человечески. А может, и больше. А у него другая семья. И там все неблагополучно. Она его приворожила. А мне его жалко, он ведь хороший! И все-таки родной человечек…
- Эти переживания доставляют вам радость?
- Что вы! Какую радость??? Сплошные мучения. Я ведь все думаю, думаю, как ему помочь, и не знаю…
- А вашему мужу сколько лет?
- Он немного старше меня. Но это неважно!
- Важно. Взрослый человек в состоянии сам решать свои проблемы. Если хочет, конечно. И если не привык перекладывать их на других. Вы с ним общаетесь?
- Да, конечно! Он приходит навестить детей. Ну и поговорить. Пожаловаться, как ему там плохо.
- И вы его жалеете. Да?
- Ну конечно, жалею! Сердце кровью обливается. Ему же плохо…
- А вам, стало быть, хорошо.
- Нет, мне тоже плохо.
- Тогда сами подумайте: и чем же вы можете ему помочь? К его «плохо» добавить свое «плохо»?
- Нет! Нет! Я ему дарю то, чего у него нет в той семье. Понимание… Поддержку… Тепло…
- А взамен?
- Не знаю. Благодарность, наверное?
- Ну да. Он благодарит и несет то, что вы ему дали, в ту семью. Потому что там требуют, а своего тепла у него не хватает. Тогда он берет это у вас. А знаете, почему вы обессилены?
- Нет, я как раз по этому поводу к терапевту иду. Чтобы он сказал.
- Ничего он вам не скажет. Терапевт лечит симптомы. Ну, витамины пропишет, может, массаж. И все! А причины, причины-то останутся!
- Какие причины?
- Вы не любите себя. Вы пытаетесь любить других, не полюбив прежде себя. А это так энергозатратно! Вот и чувствуете себя выпотрошенной.
- И что же делать?
- Я посоветовал бы обратиться лицом к себе. И подумать, нужно ли вам так выкладываться, чтобы другим было хорошо. Причем за счет вашей жизненной энергии. Скиньте их с себя! Перестаньте быть донором. Хотя бы временно! И начните любить себя, баловать себя, питать себя. Тогда через какое-то время вы наполнитесь и засияете. Как лампочка! И глаза ваши загорятся. И сердце нальется теплом. Вот увидите!
Он говорил вдохновенно, глаза его горели, и я думала – какой интересный человек! Такой умница! Интересно, кем он работает в жизни?
- Ну вот вы меня учите жить, а сами тоже больной! – вдруг сообразила я.
- Нет, я не больной. Я электрик. У меня просто обеденный перерыв. Кстати, уже кончается. Вон напарник идет со стремянкой, сейчас будем лампочки менять! До свидания, и здоровья вам! Душевного – прежде всего. И хватит быть донором!
Я так и осталась сидеть с открытым ртом, наблюдая, как мой знакомец вскочил и присоединился к мужчине постарше, который действительно шел по коридору со стремянкой. Боже мой, ну как я сразу не заметила, что он был одет в синий форменный комбинезон? Наверное, из-за его глаз – я ведь почти не отрывала от них взгляда.
И у меня ощущалось странное тепло в груди, как будто туда что-то влилось, такое приятное и живительное. Я даже почувствовала, что силы возвращаются ко мне. «Законы физики, кстати, общие для всех тел. И для человеческих в том числе», — так он сказал мне. Я вдруг ясно вспомнила, как на уроке физики нам показывали опыт с сообщающимися сосудами.
Когда в один доливают воды, уровень в другом тоже поднимается. И наоборот. Наверное, пока мы общались, этот странный электрик поделился что-то таким, что в нем было – жизненной энергией, вот! И ее уровень у меня повысился. То есть он мне дал, а я взяла.
Я вскочила с места и помчалась по коридору, догоняя электрика.
- Погодите! Это что же получается? Вы – тоже донор?
- Донор, — улыбнулся он. – Только я, в отличие от вас, делюсь энергией добровольно, потому что у меня в избытке!
- А почему ее у вас много? Есть какой-то секрет?
- Есть. Он очень простой. Никогда не позволять высасывать себя до дна, нажимая на кнопки, и никогда не включаться в то, что не в твоей власти. Вот и все!
И они с напарником свернули в какой-то кабинет – давать людям свет. А я задумчиво пошла по коридору обратно, по дороге раздумывая о том, что все равно хочу быть донором. Только сначала подкоплю Любви, чтобы мой источник жизненной силы наполнился до краев. И обязательно научусь нести людям свет – так же, как этот замечательный электрик с мудрыми глазами черепахи Тортиллы.

Без любви в сердце любое достоинство человека превращается в его недостаток. Например, гордость становится гордыней, честь — высокомерием, воспитанность — лицемерием, а смелость и отвага без любви к людям просто опасны для общества.

Я часто больше верю легендам и мифам, чем официальной истории. Легенда всегда преувеличивает, но никогда не врёт, а история меняется каждый раз со сменой власти.

Возраст человека делится на три стадии: Детство, Юность и… "Вы отлично выглядите!" Есть, правда, ещё четвёртый этап — совсем грустный — "Вы прекрасно держитесь!" Так хочется подольше задержаться в третьем возрасте.

Надежды на будущее должны всегда оставаться — такова моя точка зрения. Вот это и есть мой основной настрой на сегодняшний день.

Есть учёные люди, а есть — мудрые. Учёные — это те, которые много знают. А мудрые — которые понимают то, что они знают.

Думаю, количество глупостей в мире в целом есть величина неизменная. Её не становится больше, просто она прихорашивается и становится заметнее.

Разница между ложью и правдой в том, что у лжи всегда есть свидетели, а у правды — никогда.

Если вы больше чем один день чувствуете себя счастливым, значит, от вас что-то скрывают…

Нет, я не считаю в России всё замечательным. Я сам критикую многое из того, что творится в России. Но одно дело — критиковать, другое — поганить. Критикуют от души, а поганят… за бабки!

Есть три проявления Бога на земле: природа, любовь и чувство юмора. Природа помогает жить, любовь помогает выжить, а чувство юмора пережить.

Михаил Задорнов

Человек на террасе вздрогнул от негромкого шороха за спиной... Обернулся, готовый к неприятностям, одновременно положив руку на кухонный нож...
...На крыльце сидел кот. Абсолютно белый, без единого пятнышка. Два глаза, как две зеленые искорки, отражали свет открытой двери.

- Ты чей? - Человек подошел поближе, рассматривая «гостя»... Рваные уши, морда в шрамах, мощные короткие лапы, настороженный взгляд...
- Все с тобой ясно... Ничей. Жрать хочешь? - отсыпал из своей тарелки горку еще теплых макарон. Добавил туда одну из двух сосисок. Мелко нарубил кусок колбасы... Пододвинул миску к коту. Сам сел за стол, звякнул бутылкой...
- Извини, тебе не предлагаю. Ну, за встречу!
- За встречу, - зеленые глаза сверкнули укором. - Сопьешься, дурак!
- Все может быть... Ты ешь, ешь, приятель! Ну, давай по второй... За женщин! Хотя нет, давай лучше за родителей...
- Это можно. Святое. Присоединяюсь, - Белый сыто прищурился и подошел поближе, демонстрируя шрамы на мощном загривке. Сел, начал было умываться, но передумал, развернулся и пошел обратно, в темноту осеннего вечера...
- Ну, мне пора... Дела, брат. Спасибо тебе.
- Да, в общем, не за что. Ну, давай... Заходи, если надумаешь. А то мне одному, знаешь, как-то...
- Непременно, - исчез в темноте внезапно, как и появился. Только пустая, вылизанная до блеска миска осталась стоять на полу...
Белый пришел через два дня. Тяжело проковылял по саду, приволакивая заднюю лапу и оставляя за собой красным пунктиром кровавый след... На правом боку темнела свежая рана.
- Кто ж тебя так?
- Собаки, чтоб их... Расплодились... Порядочному коту и пройти негде.
- Лежи, не двигайся. Сейчас аптечку принесу. Спирта нет, придется водкой промывать... Терпи, боец!
...Еще через час...
- Ну, вот и все. Ты как, живой? Знобит? Это нормально. Много крови потерял. Давай я тебя к печке положу... Если надо чего, подай голос, я рядом.
...Спать не хотелось... Человек сел в кресло, включил торшер и протянул руку за книгой.
Белый жалобно застонал и попытался перевернуться на другой бок... Потом приподнялся, посмотрел вокруг мутными от боли глазами и снова упал на заботливо сложенное вчетверо ватное одеяло.
...Через три дня...
- Я ухожу, - Белый похромал к двери.
- Куда?
- Неважно. Просто ухожу. У меня нет дома. И никогда не было. Я уже здоров. Мне пора.
- Ты и двух недель не протянешь! А если и протянешь, то эту зиму не переживешь...
- Значит судьба такая, - Белый невозмутимо открыл лапой дверь, неловко спустился с крыльца и пошел по мерзлой земле к калитке.
...Он не пришел на следующий день. К вечеру ветер усилился и на поселок обрушилась снежная метель... Первая в этом году. Ветер гнул старые сосны, свистел в трубе, выдувал тепло из дома и пел какую-то свою жутковатую песню на одной ноте...
Человек вышел на крыльцо, прислушался к отдаленному собачьему лаю, зябко поежился, попытался рассмотреть что-то в белесой мгле ... Постояв пять минут, вернулся в комнату и подбросил дров в печку.
Потом подошел к шкафу, достал еще один свитер, черную вязаную шапочку и выгоревший армейский бушлат. Неторопливо и тщательно оделся... Взял фонарик, аккуратно закрыл за собой дверь и исчез в ледяном холоде ноябрьской ночи.
...Человек вернулся через два часа. Батарейки в фонарике сели окончательно. Он зажег «летучую мышь», подумал, налил полстакана, втянул в себя водку посиневшими от холода губами. И снова ушел в ночь...
Он нашел Белого только под утро. Случайно увидев струйку пара, пробивающуюся из подтаявшего сугроба, яростно начал разгре*ать снег негнущимися замерзшими руками...
Сорвал с себя бушлат, завернул в него окровавленное, начавшее уже коченеть тельце и побежал к дому, взрыхляя снег негнущимися ногами в тяжелых армейских ботинках... Белый на короткие мгновения приходил в себя, шипел, оскаливал в жуткой гримасе клыки, пытался выпустить когти, но силы быстро заканчивались, и он снова проваливался в беспамятство... Он был еще там, в своем последнем бою...
А потом... Потом был сумасшедший гон машины по обледеневшему шоссе, врач, удивленно качающий головой, операционная... Белый выжил.
...Еще через два дня...
Кот осторожно поднял голову, покачиваясь поднялся с лежанки и с трудом подтягиваясь на передних лапах и путаясь в бинтах, залез на кровать. Встал в изголовье, долго и внимательно смотрел на лицо спящего...
И медленно, словно удивляясь самому себе, потерся головой о небритую щеку, удовлетворенно вздохнул, свернулся калачиком и блаженно закрыл глаза...

В 1845 году 24-летний дерзкий столичный хлыщ, потомственный дворянин, отставной гусар Сергей Лисицын ступил на палубу корабля под Андреевским флагом, стремясь попасть в Америку. Был принят в офицерской кают-компании дружелюбно, но в пьяном виде наговорил дерзостей командиру корабля и стал подбивать матросов на мятеж. Капитан приказал скрутить подстрекателя, завязать глаза и высадить на пустынный берег, с запиской…

Когда арестант освободился от пут и сорвал повязку с глаз, на горизонте он увидел уходящий корабль. Благородный капитан оставил ему чемодан с одеждой, три пары сапог, тулуп (Охотское море – не тропический океан), пару пистолетов, шашку, кинжал, запас сахара и чая, золотые карманные часы, складной нож, пуд сухарей, чистые записные книжки, бритвенный прибор, огниво и запас спичек.

Ко всему этому прилагались отличное ружьё с 26 зарядами и записка командира корабля: «Любезный Сергей Петрович! По Морскому уставу вас следовало бы осудить на смерть. Но ради вашей молодости и ваших замечательных талантов, а главное, подмеченного мною доброго сердца я дарю вам жизнь…

Душевно желаю, чтобы уединение и нужда исправили ваш несчастный характер. Время и размышления научат вас оценить мою снисходительность, и если судьба когда-нибудь сведёт нас снова, чего я душевно желаю, то мы не встретимся врагами. А. М.».
Дворянин Лисицын сроду ничего не делал своими руками: в имении его обслуживали крепостные, в полку опекал денщик. Зная, что корабль шёл по Охотскому морю, он надеялся, что его оставили на одном из клочков суши гряды Алеутских или Курильских островов. Но вскоре убедился, что его положение хуже некуда. Он был зажат судьбой в клещи двух морей. Перед ним плескалось холодное Охотское море, а за спиной шумело дремучее «зелёное море тайги». А в ней – медведи, волки, рыси, ядовитые змеи…


За неделю «русский Робинзон» устроил себе дом с печью, смастерил мебель. Сделал пращу, лук и стрелы (благоразумно решив беречь патроны к ружью). И правильно – зимой в его дом рвалась голодная волчья стая – убил из ружья 8 хищников в упор. А перед этим подстрелил медведя, обеспечив себя тёплой шубой и запасом медвежатины. Ловил рыбу, собирал и сушил грибы.

12 апреля Сергей Лисицын прогуливался по берегу, оценивая последствия весенних штормов, и увидел лежащего ничком человека. Без сил и чувств. Выяснилось, что Василий, так звали несчастного, – с транспорта, шедшего в Русскую Америку. Судно дало течь, все с него сбежали, а его с сыном забыли. Корабль нашли неподалёку. Помимо 16-летнего паренька на нём оказались две овчарки, коты, 8 холмогорских коров, бык, 16 волов, 26 овец, запасы продуктов, инструменты, семена ячменя и ржи, а ещё оружие, телескоп, две подзорные трубы, самовар, строительный и огородный инструмент.
Семь месяцев одиночества напрочь выветрили у «барина» всю дворянскую спесь. С таким хозяйством и ещё с двумя парами крепких и умелых рук они за лето не только обновили дом и баню, но и научились делать масло, сметану, сыр и творог. Вспахали поле и собрали урожай ячменя и ржи. Организовали обильный лов морской и речной рыбы. Начали сбор и переработку грибов, ягод и лесных трав. Словом, зажили трудовой коммуной.

В 1857 г. писатель Александр Сибиряков встречался с гостеприимным хозяином медных и золотых приисков в Приамурье Сергеем Лисицыным. Залежи медной руды и золота тот когда-то нашёл, будучи в одиночестве. Он был назначен правительством ещё и управляющим этими землями. Василий «Пятница» был при нём. Его сын учился в Московском университете.
А в Петербургском университете за счёт Лисицына учились оба сына командира корабля, который когда-то высадил смутьяна-гусара на пустынный берег. Став богатым человеком, Сергей Лисицын нашёл старика, проводил его в последний путь и взял на себя все заботы о его детях.

Валентина.: 19.11.2017 в 13:58
Вы знаете , что в Крыму как не было нормальной власти при Украине , так и нет её и сейчас.Обидно, что никто из власти , которых мы выбираем не имеет ни сердца , ни совести,ни сострадания.Даже приюты это всё показное.Я тоже обращалась в Феодосийский приют ,но у них такой ответ нам не помогает власть ,у нас не хватает средств и т.д и т.п.Сколько трепни в прессе и на телевидении . Депутаты по СМИ( где никого не убивают и не калечат каждый час) в течении дня приняли законы, а по животным уже больше семи лет читают и примут кастрированный очередной недоработанный закон.Наверное у нас в думе работают безграмотные (не могу назвать людьми , язык не поворачивается их так называть .Люди это по всему очень развитые особи ,А у нас там ?)Смотришь и понять не можешь, почему эта власть считает всех людей дураками и обращается со своим народом как с дураками.Денег у них нет, мозгов,судя по всему тоже не богато( по сравнению с их счетами в банках).Это не только в Алуште так это по всей матушке России ни на своих людей, ни на животных денег у правительства нет ,а кормить толстопузых мужиков в Сирии(которые в кустах прячутся от ИГ, помогать всем подряд(В СССР помогали полякам, литовцам, латвийцам и т.д) и в итоге оказались оккупантами.И тут будет тоже.Туда 300 миллионов сюда 500,а в своём государстве зачем порядок наводить.Пусть “сдыхают и люди и животные”.

История танкового экипажа во главе с Николаем Михайловичем Коробейниковым. Состав экипажа состоял из механика-водителя — лейтенант Войтюк Владимир Александрович, радист — Боровик Владимир Васильевич, командир орудия — Сашка Тепляков, заряжающий — Василий Александрович Таначев по прозвищу дядя Вася. Все шло хорошо до 16 июля. А в тот день мы должны были прорвать второй оборонительный рубеж противника в районе станции Малоархангельская, недалеко от Орла. Здесь фашисты сосредоточили крупные силы, укрепились прочно.

Страшное ранение

Нам дают команду держаться вместе, не отставать и не выдвигаться. Интервал между танками — метров 20—25. И вот идем вперед и всматриваемся в перископ, определяем, где вспышки. Иначе пушек не видать — все замаскировано.

Произвел я по огневым точкам несколько выстрелов, и вдруг удар по танку, и он крутанулся на месте. Разбило гусеницу. Танк заглох. Я стараюсь в перископ разобраться, где враг, чтобы по нему бить, и в это время перед моими глазами вспыхивает вроде электросварки молния, что-то делается с моими руками.

Они были подняты, поскольку я наводил перископ, а внизу, под башней, расплывается что-то красное, огненное. Стало ясно, что немец ударил болванкой и пробил башню. Слышу, Сашка Тепляков, который сидит впереди, подо мной, захрипел.

Надо выскакивать из танка. А это не так-то просто: я же нахожусь в танке выше всех, надо сначала нырнуть и подлезть под противооткатное приспособление. В танке тесно, лишнего места нет, подо мной еще Сашка Тепляков, я его хочу подобрать, но руки не слушаются, а снизу поднимается огонь, чад.



Действую, скорее, машинально, чем сознаю, что делаю. Тяга снизу усилилась. Значит, Войтюк и Таначев уже вышли через нижние аварийные люки. Как открыл верхний люк — не помню, помню только, как пламя ударило по лицу и острой резью полоснуло по глазам. Благо был в шлеме, иначе бы волосы загорелись.

Выполз из люка, скатился на крыло и — скорей на землю. Опыт уже был. Четвертый раз пришлось выпрыгивать из танка. Немец не успел полоснуть из пулемета, я скрылся за танком. Смотрю, там рядом лежат Войтюк и Таначев. Кричу:

«Спасайте Сашку Теплякова! Идите через нижний люк, где меньше огня! Скорей, черт возьми, сгорит парень!»
Дядя Вася пополз. Поднять голову нельзя. Кругом грохочет, свистят пули и осколки. Войтюк схватил меня и тащит от танка. А я ему:

«Оставь меня, спасайте танк, гасите пламя огнетушителями. Сейчас начнут взрываться снаряды!»
Вскоре вытащили Сашку Теплякова. Комбинезон на нем истлел и рассыпался. И майка истлела. Мы летом в танке были в одних комбинезонах, поскольку очень жарко. Гимнастерки держали в вещмешках. Так вот комбинезон у Сашки развалился, и оголилось опаленное тело. Кожа растрескалась, и из борозд сочится сукровица. Он еще живой.

— Дайте пить! — просит тихо.



Дали ему фляжку. Еще просит. А больше нету. Санитаров близко не видно. Пехота-то уже прошла. И тут я, наконец, увидел, что руки у меня висят на клочках кожи. Из ран хлещет кровь. Войтюк марлей из индивидуального пакета перетянул запястья, кое-как перевязал раны. Лицо у него стало белее бумаги. Дрожащими руками вытащил из кармана блокнот, нашел в нем бритвочку и ею обрезал кисти обеих моих рук. Сначала положил их рядышком, потом малой саперной лопатой похоронил в землю.

А я еще не могу до конца осознать, что все это происходит со мной. Меня больше волнует другое: надо спасать танк! Мне казалось, что я еще буду воевать на нем.

Мои товарищи пошли гасить пламя в танке, а я ползу. Мы были совсем близко от железной дороги, значит, там должен быть кювет, где можно укрыться. Бой продолжается. Враг стреляет сплошь разрывными пулями. Поле заросло бурьяном. Заденет пуля за стебелек, разорвется и поразит осколками .

Ползу, отталкиваясь пятками. Смотрю, совсем рядом огромная воронка от авиационной бомбы. Перевернулся со спины на живот, уперся локтями в край воронки и вижу: на дне воронки возня. Двое мужчин и одна девушка санитарка. Девушка плачет. Тогда я взял их на бога. Как заору:

Что же вы, сволочи, в душу мать, делаете?! Там люди гибнут! Вот видите! — и обрубками рук тычу в их сторону.
Один из мужчин сбежал. Оставшийся оказался санитаром. Оказывается, он боролся с другим, помогал девушке. Санитары перевязали меня, затянули крепко руки, быстро оформили какую-то бумажку и двинулись дальше. Я остался в воронке. Вскоре вижу, мои подопечные волокут на себе еще двоих с перебитыми ногами.

раненые на войне

Девушка-санитарка обращается ко мне, но я никак не могу понять, что она хочет от меня. Пытаюсь подняться, но нет сил. Не могу. А девушка умоляет:

— Там раненые. Мы должны вернуться. У вас же есть ноги, поднимитесь. Они обопрутся на вас, и, может, как-нибудь дойдете,— показывает на тех, у кого перебиты ноги.

Тогда я встал.

Взялись эти раненые за мою шею, я посреди них. Они держатся за меня, и я маленько за них, и плетемся. На троих четыре ноги, четыре руки. Спустились в лог. Там машина разбита. Шофер мечется около нее. Просим: «Дай хоть глоток воды из радиатора».

— Да что вы, товарищи! — отвечает шофер.— Мотор у меня разорвало, вода вся вытекла. Вон там медпункт,— и показывает рукой в сторону обрыва.

Видим, в крутом обрыве выкопана ниша и чем-то занавешана. Еле доплелись. Тут нас напоили водой, опять забинтовали, а кровь все сочится, промокает через марлю. В медпункте составили медицинскую карту, записали, кто оказал первую помощь, положили эту карту вместе с моими документами, с партийным билетом, офицерским удостоверением в задний карман комбинезона.

К середине дня я добрался до полковой санитарной машины, стоящей на опушке леса. Вот отсюда утром мы пошли в атаку. Прошли это расстояние, наверное, минут за двадцать — тридцать. А я шел обратно целых полдня.

Здесь меня встретил заместитель командира полка по политчасти подполковник Колесов. Он знал меня, как парторга роты. Посмотрел на мои руки, глаза у него округлились и лицо стало такое печальное. Я у него прошу: «Дайте водки!» Я слышал, что она в таких случаях помогает. Снимает боль и напряжение. Колесов, ни слова не говоря, берет бачок.

У нас в танках были такие плоские, длинные бачки, пять литров водки туда входило это недельная норма на экипаж, крышка такая широкая, перевернешь бачок, и наливается туда как раз граммов 150. Так вот, Колесов перевертывает эту крышку и подает мне. Я пью и нисколько не чувствую, что это водка. Ну, ни крепкости, ни запаха. Прошу еще. Подполковник наливает.

Потом помню, как военврач капитан начал меня кормить. Поплескал ложкой в рот несколько ложек супу, второе, помню еще, жареная колбаса была с вермишелью. До сих пор не могу понять: отчего в голове так и припечатались какие-то мелочи: вермишель, колбаса. Потом меня повели к санитарной машине, подняли. Там я кое-как притулился среди раненых и как-будто провалился куда-то.

Дорога в госпиталь

Очнулся от боли в каком-то перевалочном пункте. Сижу на стуле, комбинезон разрезан, мне делают перевязку. Там конвейер, времени отмачивать засохшие бинты нет, как дернут — искры из глаз и струйки крови из раны. Сквозь туман в голове слышу лязг медицинских инструментов, запах медикаментов, стоны и проклятья раненых. Многие в бреду, идут еще в атаку, матеря фашиста.

У меня в голове одна мысль: в заднем кармане комбинезона документы, партбилет. Не потерять бы их. Где-то могут снять и выбросить комбинезон. Прошу, чтобы документы перевязали марлей и повесили мне на шею.

перевозка раненых

Снова везут проселочными пыльными дорогами на бортовой машине, снова проваливаюсь в пустоту и вновь прихожу в сознание. И вот оказался в каком-то колхозном сарае. Раненые полешками уложены в ряд, и около каждого сидит древняя старушка или малое дитя. Сидит и машет веточками, отгоняя мух от гноящихся ран. Огромный сарай и тишина. Раненые настолько слабы, что и стонут тихо. Слышны лишь жужжание мух и шелест листьев.

Смотрю, около меня устроилась на корточки совсем маленькая девочка. Лет 5—6, наверное, ей, не больше. Старательно машет веточкой, отгоняя мух с рук и лица.

А лицо у меня оказалось полностью обожженным, покрылось сплошным водянистым волдырями. Левый глаз совсем закрылся, а правым вижу только через узкую щелочку. Смотрю, у девочки по щечкам катятся слезы. Плачет молча. Машет и плачет.

И тут во мне вроде крутанулось. Жалко, что ли, стало себя. Грудь сковало, дышать трудно. Вроде бы плачу, но слез нет. А девочка машет еще старательнее, шмыгает носом, озирается по сторонам, вроде хочет к кому-то за помощью обратиться. Тогда я руганул себя мысленно. Малое дитя около меня так старается может, у нее отца убили на войне, а я все же живой.

Потом вспомнил санитарку-многострадалицу с передовой. «У вас же ноги есть,— говорила она мне,— на вас люди могут опереться». Тогда мне обидными показались эти слова, а сейчас заимели другой смысл. Да, у меня еще ноги есть. Я еще могу ходить по земле. А сколько людей сейчас в худшем положении, чем я.

— Не плачь, дочка,— сказал я девочке,— скоро войне конец, и ты пойдешь учиться.

И еще об одном подумал я тогда. Сколько же силы и доброты в нашем народе. Вот здесь прошел враг, сжег все дотла, вешал наших людей, заставлял женщин многотонные рельсы таскать на себе. Но не сломил волю к жизни, не уничтожил доброту и стремление к свободе, и стар и млад старается ради победы над врагом, те, которые могут работать, наверняка сейчас на полях, а эти вот пришли к нам, беспомощным солдатам. Подумал я так, и от этих дум у самого вроде полегчало на душе.

Но думы думами, а рук-то нет. Чуть только вроде отвлекусь от них, кажется, будто пальцы болят, пошевелить ими хочется. И глаза видеть перестали. Лицо покрылось сплошной коростой, даже рот открывать больно, кожа лопается. Какое будет лицо, даже если излечится — сказать трудно.

Мало что урод безрукий, а если еще вдобавок страшилищем станешь? Собственные дети будут пугаться. Кому я нужен такой, всем в обузу и тягость. Ни есть, ни пить сам не могу. Ну, это куда ни шло, могут еще покормить, а как с другим? Ни расстегнуться, ни застегнуться, куда бы ни шел — один ничего не можешь делать. Разве это жизнь? В общем, затосковал я не на шутку.

Проходили дни. Меня перевозили из одного госпиталя в другой. Сначала лечили в Туле, затем в Иванове.

Там я пролежал довольно долго. Потом в санитарном поезде повезли в Восточную Сибирь. 11 августа поезд прибыл в Иркутск. Вот так без малого месяц после ранения шла эвакуация, при этом делали перевязки, оперировали, несколько раз был под наркозом.

Сначала мне лечили лицо от ожога. Кое-где стало зарастать. Чувствую такое приятное щекотание. Хоть маленькая, но радость. Постепенно один глаз начал открываться, затем другой. Вижу! Правда, зрение немного потерял. Но главное — вижу!

В Иркутске сделали еще одну операцию, еще один осколок вынули из руки. Меня, оказывается, не снарядом, а осколками брони собственного танка поранило.

военный госпиталь

Попросил написать домой, сам, мол, я писать не могу, руки ранены. Боюсь признаться, что их совсем нет. Шел в атаку, вроде не робел, а тут боюсь. Понимаю, что ничего не изменится, руки ведь не вырастут, но сказать об этом сразу — убей, нет сил. Пробыл я в госпитале более шести месяцев. Операции идут за операциями, но всему приходит конец. Пошел и я на поправку.

Дорога домой

В общем, наступило время ехать домой. Заместитель начальника госпиталя по политической части пишет домой жене и родителям письмо. Так, мол, и так, согласны ли вы принять своего сына и мужа без рук, инвалида Отечественной войны I группы. Без письменного согласия семьи нашего брата не отправляли.

И вот опять лежу и думаю по ночам, как они ответят? Дети — что, они малые, для них, наверное, и такой отец нужен. Родители… Они тоже примут, но ведь они уже старые люди. Надолго ли их Хватит? А я ведь теперь один жить не могу. А как жена? Примет ли она. Такого урода. Конечно, я могу остаться и на попечении государства.

Буду жить в каком-нибудь доме инвалидов, нянечки всегда будут рядом. Государство у нас доброе, своего защитника не даст в обиду. Ну а дети? Каково им будет? Лежишь ли на постели, ходишь ли по коридорам госпиталя — в голове мысли одна горше другой.

Наконец, приходит письмо. Дали мне его прочитать, и впервые за эти многие месяцы я заплакал. Знаете, и радостно на душе, и стыдно. Как же я мог усомниться в своей жене, как мог такое подумать? Она меня ждет, какой бы я ни был, без рук ли, без ног ли, главное — живой. Так и пишет в письме, главное — живой!

Ехал я домой в сопровождении сестрички Нади. Ждал еще своей очереди. Развозила она нашего брата из Иркутска по всему Союзу. Едем поездом. И радуюсь, и волнуюсь. Так волнуюсь, что аппетит пропал. Наденька отоваривает мои продовольственные талоны на разных станциях, а я вроде поклюю что-то, она пытается меня, кормить, а пища не идет. Так и полетел бы вперед поезда.

24 января 1944 года иду по улице к своему дому, ноги заплетаются. Смотрю: бежит ко мне навстречу моя Зинаида! Бежит спотыкается. Припала к груди, разрыдалась и целует мои розовые култышки, что-то говорит, причитает и целует, прислоняется к ним щеками. Бегут мои детишки, мать с отцом. Собрались соседи. А у меня голова закружилась, ослабел я совсем.

Наденька еще пожила у нас несколько дней, вроде бы присматривалась, все ли со мной будет в порядке. Потом попросила отвезти ее в Болгуры, в сельсовет. Там оформила документы, сдала меня под расписку, заверенную печатью Советской власти. Все честь по чести.

Жизнь после войны

Отдохнул я несколько дней в своей деревне, идут женщины, спрашивают, не видел ли я там на фронте мужа или сына, посидят около меня, поплачут и уходят. Присматриваюсь к жизни: кругом разруха, голод, тоска в глазах людей. Что делать?

В школу идти уже не могу. Надо ведь писать на доске, учить детей правописанию. И вот решил я переквалифицироваться. Набрал книги, создал бригаду из старушек и занялся овощеводством в колхозе. Бригада получилась неплохая, нас хвалили.

Потом меня выбрали заместителем председателя колхоза, парторгом. Партийная организация у нас была территориальная, объединяла несколько деревень. Коммунистов в колхозе не было. Потом стали прибывать фронтовики, и мы создали свою колхозную парторганизацию.

По ночам я учился писать. Мне еще чем повезло: остались локтевые суставы. Привяжет Зинаида к обрубку руки карандаш, и я пытаюсь выводить каракули. Семь потов проливал, чтобы вывести одно-два слова. Постепенно кое-что начало получаться. Потом мне выписали руки — называется гальваническая кисть с металлической жесткостью. Снова учился. Теперь дело пошло побыстрее.

Об одном жалею — маловато фашистов истребил. Вроде бы и подвига особого не совершил, хотя имею ордена и медали.

Вадим Ананьин
02 / 12 2018 00:02
Кировская область
 

Вышел с друзьями с плакатами к мэрии 1 декабря в день рождения партии «Единая Россия», получившей от народа второе название — партия жуликов и воров. Плакаты напомнили горожанам, что партия «Единая Россия», как и ее лидер, Дмитрий Медведев — надоели! Также в руках участников акции были флаги, на которых изображен Владимир Путин, который тоже — надоел!

Следственный комитет по Кировской области тоже преподнес подарок партии «Единая Россия» к 1 декабрю, возбудив уголовное дело в связи хищением 20 миллионов рублей в отношении экс-руководителя фракции «Единая Россия» в Кировской гордуме Дмитрия Никулина.

«Единая Россия» — худшее, что случалось с Россией за последнее время. Это не партия — это объединение преступников, у которых нет ни родины, ни идеологии, ни планов, как встроить Россию в мировую экономику с европейскими ценностями. У членов партии есть одна цель — пользоваться всеми благами цивилизации за счет населения страны, где они получили власть и не хотят ее возвращать обратно народу. Они преступным путем на выборах любого уровня захватывают власть, не боясь последствий, — потому что суд их оправдает. Им не интересны нужды избирателей, у которых они с помощью законов забирают пенсии или выгоняют из дома. Их цель в жизни — цифры на банковском счету, и прикрывающий их преступления, — высокий пост. Для них, зачастую с двойным гражданством, мы, граждане, обвиняя их в коррупции и в захвате власти, становимся предателями национальных интересов и шпионами иностранных разведок. Так поступают оккупанты, и подобные действия у них во всех вопросах.

Сегодня партии жуликов и воров 17 лет. Эти года войдут в историю страны как эпоха тотальной лжи, развязывания войн, государственной коррупции, суверенной демократии, авторитарной власти, исчезновением прав и свобод граждан и многими другими преступлениями, которые случились благодаря партии «Единая Россия» и ее создателям.

#ЕдинаяРоссия наше пожелание — распуститесь и сложите депутатские мандаты! Вы предали своих избирателей #неизбираем!

https://7x7-journal.ru/post/114390?utm_referrer=https%3A%2F%2Fzen.yandex.com

Он медленно приходил в себя. Ресницы задрожали и с них мелкими песчинками посыпалась земля. Глаза открылись и перед глазами опять была земля. Черная торфяная жижа с запахом гнили и сгоревшей взрывчатки. Тишина. После адского огня, взрывов, треска очередей, воя мин и снарядов, тишина. Он попытался встать, но левая рука не слушалась, ногу пронзила тупая боль. Ранен. Черная рваная дыра на плече гимнастерки. Кровь вперемешку с землей. Некогда шикарные командирские галифе на бедре посечены мелкими осколками.

Он перевернулся на спину. Над ним ярким прожектором светила полная луна. Свет звезд был не виден за этим ярким светилом. Тишина. Вонь болота. Она уже несколько месяцев окружения преследовала его. Смрадная вонь болота и гниющих человеческих тел. Вонь забивала ноздри и кажется была везде. Перевалившись на здоровое плечо он попытался осмотреть поле боя. Он смотрел на него лежа, как бы с земли. Так как это поле мог бы видеть муравей, бегущий по своим делам. Да он и был простым муравьем в огромном муравейнике войны. Поле… оно не было полем, лишь несколько месяцев назад здесь был лес. Сейчас расщепленные до самой земли снарядами деревья едва возвышались над землей. Мертвый свет луны обрисовывал на земле силуэты погибших товарищей. Раскинув ноги на спине навзничь лежит высокий, худой пулеметчик.

Опустив голову в воронку, будто нагнувшись напиться, впереди виден командир в стоптанных хромовых сапогах. Прислонившись к высокому пню, так и не выпустив из рук винтовку с примкнутым штыком, опустил голову на грудь невысокий солдат с раскосыми азиатскими глазами в натянутой до бровей мятой каске. Кругом тишина и смерть. Они не прорвались. Последнее, что он помнил - это завязавший бой в полосе прорыва и вспухший как ему казалось прямо под ногами огненный куст разрыва. Надо уходить, уползать. Утром немцы начнут зачищать поле. Голова кружилась от кровопотери и слабости, но раны не беспокоили. Просто тупо ныли.

Он понимал, не выжить. Грязь в ранах, перебитые кости - почти стопроцентная гангрена. Госпиталя с тысячами умирающих, голодным измученным персоналом и отсутствием медикаментов остались в пятнадцати километрах. Он видел там обрубки людей, которых по частям сжирала гангрена, а хирурги могли только все выше и выше ампутировать конечности, просто продлевая агонию человека, но выполняя свой врачебный долг. Куда ползти? Или остаться здесь и ждать утра и своей пули, походя пущеной в лоб немецким пехотинцем, шлепающем по болоту. И он пополз. Пополз туда, где был его последний дом, где было то место, которое он мог считать единственным своим прибежищем в этом страшном муравейнике войны. Сколько он полз человек не знал.
Он уже не имел имени, звания, возраста. Он просто оставался человеком и пока на боку его висела болтаясь и цепляясь за корни кобура с пистолетом, он был солдатом. К брошеной перед прорывом у просеки штабной машине он выполз тоже ночью. Узнал ее среди десятков, сотен брошеных машин по притулившемуся у воронки орудийному передку. Он помнил как хмурый старшина подогнал этот передок к их машине, выпряг из него измученную еще больше людей худую лошадь и,приставив ей к уху карабин, выстрелил в смиренно опущенную к земле голову. Лошадь съели. Съели будто это был маленький цыпленок или голубь, за час. Не оставив даже следов. Старшина ушел с первой колонной в прорыв и лишь передок остался, будто специально для него, последнего из немногих выживших. Их полуторка с тентованным кузовом стояла здесь в предболотье, в низине, огромным ящиком возвышаясь на фоне сосен и звездного неба.

Да, он понял, он видит звезды. Луна не заслоняет их свет своим прожектором, он был рад звездам и тому что дошел, к чему-то близкому, как дом. Рядом со снятым задним бортом горой лежали офицерские чемоданы. Их выпотрошенное перед уходом нутро было местами втоптано в грязь и даже в неярком свете звезд напоминало неопрятную свалку. Он представил, как в его вещах утром брезгливо будет рыться немецкий солдат или литовский легионер СС. И понял, что он должен сделать. Припадая на раненую ногу, здоровой рукой помогая себе встать он поднялся по борту полуторки и сбросил на землю канистру с машинным маслом. Бросил ее на кучу вещей, открыл пробку и, слушая как тягуче булькает выливающееся черным ручейком масло, лежал на борту машины и отдыхал. Нашарив в кармане чудом уцелевшую зажигалку, чиркнул и поджег белый измазанный маслом лист. Тот медленно, с потрескиванием, стал разгораться. Постепенно занимался огонь над всей кучей
И в рождающемся пламени он увидел свой чемодан и первым подтолкнул его в огонь. Затрещало пламя. Будто шагреневая кожа сморщилась и поползла в разные стороны обшивка чемодана. И из него как из распоротого живота в огонь высыпалась, будто последний раз желая напомнить ему о чем-то, или же сделать еще больней, высыпалась его жизнь. Как в немом кино, листаемые языками костра, сгорали фотографии. Мелькали близкие и навсегда оставшиеся за чертой войны и мира лица. Мама, отец, сестра. Чуть дольше огонь дал ему посмотреть на ЕЕ фотографию. Вот сползла в огонь красивая шерстяная гимнастерка, с новыми цветными петлицами, вот, блеснув на огне, в черноту уже накопившихся внизу углей, соскочила серебрянная бабушкина ложка. Он стирал свою жизнь, стирал, чтобы в ней не рылись и к ней не прикасались руки врага. В блуждающем свете огня, привалившись спиной к спущенному колесу машины, сидел человек. На черном, обросшем щетиной лице, горели огнем нечеловеческой силы и воли к жизни глаза.

Он, прощался с жизнью и красотой ночи, он стирал себя, чтобы остаться человеком и солдатом. А может их всех стерла война, чья-то злость, алчность, чья-то черная зависть и жажда власти над всеми?
Через 76 лет у обочины давно заросшей фронтовой дороги, найдут три человеческих зуба, кошелек с монетками, несколько пуговиц, застегнутый офицерский ремень. Это все что не стерло время. А над ним склонив головы с мыслями о нем стояли новые люди, его правнуки. Рядом у сгоревшей машины будут найдены сгоревшие в пепел вещи и маленькая домашняя чайная ложечка. Их, оставшихся навсегда Людьми, стерла война, их стирает время, он их оживляет простая человеческая память. Оживите их… они ждут.

Автор: Сергей Мачинский.

Федор возвращался из города, и по дороге увидел маленького щенка. Вокруг были одни поля и ни единой живой души поблизости.
- Привет, кто же тебя бросил здесь одного? В такую жару, без воды ты долго не протянешь! - обратился мужчина к щенку.
Тот посмотрел на него преданными глазами и заскулил жалобно. У Федора сжалось сердце. Ему стало очень жаль маленькое, беспомощное существо.
- Уговорил! Пойдем со мной! У меня жить теперь будешь!
Щенок оживился, и побежал рядом, весело виляя пушистым хвостиком. Прошло два года. Пыжик вырос, и стал настоящим красавцем. Он верой и правдой служил своему хозяину, защищая дом от непрошеных гостей.

К Федору, часто захаживал в гости друг, Василий. Мужчины любили посидеть за столом, поболтать о жизни. Пыжик, почему-то невзлюбил Василия, он рычал на него и лаял. Федор ругал своего пса, и никак не мог понять, чем ему не угодил товарищ.
В последний из таких визитов, Пыжик, укусил хозяйского приятеля. Разгневанный хозяин, выгнал неблагодарного пса из дома. Федор очень расстроился, и долго просил прощения у товарища.
Всю ночь мужчина не мог уснуть. Его мучила совесть, он думал о Пыжике. Где он? Наутро, чтобы успокоить свою совесть, Федор решил пойти за советом к старейшине.

- Помоги мне добрый человек. Скажи: правильно ли я поступил? С одной стороны мне жаль свою собаку, я считал его своим другом. А с другой - Пыжик, очень обидел моего лучшего друга Василия. Я ведь правильно поступил, выгнав пса?
- Нет. Федор. Ты поступил как последний предатель. Если пёс бросился на твоего друга, то почувствовал, что он недобрый человек и несет какую-то опасность для тебя. И вообще, животные не умеют лгать и притворяться, в отличии от людей. Они всегда искренне и слепо доверяют своим хозяевам и никогда не предают. Зря ты обидел Пыжика, зря...
Домой Федор возвращался с тяжелым камнем на душе. Он надеялся, что Пыжик простит его и вернется. Но время шло, а пёс так и не вернулся к хозяину. От долгих переживаний, Федор захворал. Мужчина несколько дней не ходил на работу, в доме не осталось даже хлеба.

«Хоть бы Василий зашел... » - тяжело вздохнул Василий. Неожиданно, раздался в стук в дверь и на пороге показался Василий.

- Привет! Как хорошо, что пса твоего нет. Теперь зайти спокойно можно во двор! - радовался мужчина.

- Здравствуй. Ты очень кстати зашел. Захворал я, сижу голодный. Может, принесешь чего нибудь поесть? - Федору было неудобно просить о помощи, но другого выхода не было.

- Очень сожалею... Но у самого с едой не густо. Ладно, ты выздоравливай. Я завтра чего-нибудь принесу тебе, - быстро сказал Василий, и ушел.

На следующий день, Василий не пришел, как обещал. Федор сидел весь день у окна, в надежде, что Пыжик вернется. Внезапно, он заметил, что во двор тихо проскользнул Василий.

Мужчина бросился к сараю. Вскоре вышел оттуда с лопатой и граблями. Оглядываясь по сторонам словно вор, он быстро ушел. Через минут пятнадцать, непрошеный гость снова пожаловал. В этот раз, Василий уносил пилу и косу ...

Федор наблюдал за происходящим и не мог поверить своим глазам. У мужчины не было сил выйти из дома, и прогнать вора. Он горько плакал, ему было обидно, что из-за этого псевдо друга, ему пришлось выгнать настоящего...

Услышав знакомый лай, Федор чуть не подпрыгнул от неожиданности. Во двор забежал Пыжик, и как обычно стал лаять на Василия. Испугавшись, мужчина бросил пилу с косой, и перепрыгнул через забор.

« Пыжик! Родной мой! Иди ко мне!» - позвал Федор. Пёс забежал в дом, и бросился ластиться к хозяину.

- Прости меня. Мне так стыдно перед тобой. Я ведь совсем один, никому не нужен. Вот уже второй день без еды сижу...- жаловался мужчина, обнимая свою собаку.

Пыжик развернулся, вильнул хвостиком, и выбежал во двор. Пес вернулся через несколько минут. Он принес хозяину яблоко в пасти.

- Спасибо! Спасибо, мой дорогой кормилец! - растрогался мужчина.

Только сейчас он понял, о чем говорил старейшина. Дружба человека и собаки несравнима. Эти милые животные, никогда не предадут, и готовы простить человеку все обиды. Лишь бы быть рядом с хозяином...

Милана Лебедьева

В дверь долбили и вроде даже ногой. На часах без десяти минут полночь. “Кого там ещё принесло?” — проворчал мужчина. Встал с дивана и шаркая тапками по полу, подошел к двери.

“Кто там?”

Тишина.

Посмотрел в клубящуюся тьму глазка. Несмотря на то, что датчики движения сами включали освещение, в подъезде было темно . В горле как-будто что-то застряло. “Ну нет никого, и ладно” — промямлил Колюсик. Стук повторился. Слабенько так, тихонько “тук-тук”.

— Кто там тарабанится, Коль? — крикнула из спальни колюсикова жена. Марта.

— Да я почем знаю. Не отвечает никто, я то че..

И уже в дверь:

— Кто там? Чего молчите?

— Это я, пап. — наконец то ответил тонкий детский голосок.

— Вы ошиблись.

— Нет! Открой, пожалуйста, мне страшно, свет не работает и я замерзла.

Мужчина долго возился, пытаясь трясущимися пальцами провернуть замок. Перед ним стояла девочка лет десяти -двенадцати.

— Вы кто? — мужчина окинул ее взглядом. Прищурился, всмотрелся получше и обомлел. Она же, будто не замечая его, проскочила в квартиру.

“Мам, я дома! Так замерзла и устала… Мама, ты где?”

Мужчина так и стоял, не шевелясь. Женщина, уже выскочившая из спальни, в ночнушке и с растрепанными волосами, тоже не могла поверить в то, что видела. “Сонечка?”- прошептала она.

“Мамуууль, я платье немного испачкала, вот тут, пятнышки какие-то, темненькие. Я сама постираю завтра, честно!” — девочка побежала в мастерскую Николая. Открыла дверь и замерла на секунду.

— Когда вы успели тут все переделать? И зачем? Это же моя комната! Пап?

Мужчина больше не сомневался. Он был уверен - перед ним его дочь. Она пришла домой.

— Да вот мы с мамой подумали. — начал он едва сдерживая дрожь в голосе. — Большую комнату тебе переделать.

— Правда? — девочка заулыбалась. — А где мне ночевать сегодня? Я очень хочу кушать и спать. — ее чистые, голубые глазки напомнили Николаю о прошлом.

— Мы на диване поспим, а ты на нашей кровати. — предложил мужчина. Он не знал, что ему еще говорить. Его жена так и стояла в ступоре, выпучив глаза и хватая ртом воздух.

Они накормили ту, что пришла и уложили к себе на кровать. Марта, механически разогревая вчерашний суп, накрывая на стол, с опаской поглядывала на девочку, беззаботно болтающую ногами и медленно приходила в себя. Мужчина закрыл дверь спальни на замок и улегся на расправленный диван.

— Что ты об этом думаешь? — спросил он у Марты шепотом.

— Ты серьезно?! Что мне, по твоему думать?! Это не Сонечка. — у нее не получилось сказать тихо.

— Зачем ты ее пустил домой? - голос женщины сорвался на визг.

— Чщщщ! — мужчина приложил палец к губам.- Тише! А что мне было делать? Выгнать её ночью на улицу? Я не смог… и потом, ну похожа ведь...?

— Коля, это не моя дочь! Ты что, все мозги пропил или издеваешься? — она опять переходила с шепота на крик.

— Да ты просто посмотри! - Коля показал на фото на стене.

— Я даже не хочу думать об этом. Мне и так было тяжело...

Мужчина бросил попытки переубедить супругу и отвернулся. Через десять минут захрапел.

А Соня лежала на большой кровати и не могла уснуть. Даже под толстым одеялом мерзла и не согревалась. Она не решилась звать родителей - слышала, как ругались. “Я очень долго не была дома”- знала Соня. Но она не помнила, где пропадала все это время.

Утро выдалось напряженным. Марта потребовала от Колюсика, чтобы тот выгнал девочку из дома, а сама, натянув улыбку на лицо, пыталась делать вид что ей не страшно.

“Но как я выгоню свою дочь?” — думал мужчина. Вот она и посуду помыла и пыль протерла. И даже выглядела, как живая. Переодеть бы ее еще. Но детских вещей давно в доме не было.

Марта не выдержала и вышла из кухни. Следом за ней поплелся мужчина, чтобы успокоить.

Соня стояла посреди комнаты не шевелясь и слушала разговор родителей.

— Но Марта, она же наша дочь? — опять шептались. Все было слышно отчетливо.

— Колюсик, ты совсем с ума сошел под старость лет? — она пыталась кричать шепотом.

— Нет, я все прекрасно понимаю. Но…она ведь в этом платье была.

— Я не помню.

— Все то ты помнишь. Я не знаю как, но это она.

Последнее слово Марты перед тем, как хлопнув дверью, запереться в ванной было: “Идиот”.

Соня слышала как мама громко плачет, включив воду.

— Что с ней? — спросила девочка, когда отец зашел в комнату.

— Мама немного нездорова. Скажи мне, Сонь, а где ты...ну… где ты была все это время?

— А я сама не помню, пап! Честное - пречестное!

Колюсик увидел слезы на её глазах и прижал к себе. Её кожа была сухой. Гладил Соню по голове, успокаивая и шепча : “Все будет хорошо, девочка, все будет хорошо.”

Николай в тот момент прокрутил в памяти дни, когда их дочь еще с ними и все действительно хорошо. Когда не было этой разъедающей душу тайны между ним и Мартой. И вот вроде бы Соня снова дома и все должно наладиться. В глубине души Колюсик понимал, что его дочь мертва. А кто в его квартире - об этом он даже не хотел думать.

— Папа, а где Чарлик? — словно услышав его мысли, спросила девочка. Он не знал, что ответить. Чарликом они звали пуделя, которого подарили дочери на один из последних дней рождения. Он умер спустя десять лет после того происшествия.

— Он на даче. — Колюсик скосил глаза в сторону.. — Там за ним сосед присматривает. У мамы аллергия проявилась..

— А можно мы съездим к нему? Я очень соскучилась! — Соня запрыгала и сделала “просящие” глазки .

— Конечно съездим. — пообещал мужчина. — Сейчас по дому приберемся, по магазинам за продуктами прогуляемся и съездим, ладно?

Он не заметил как его жена замолчала в ванной. Не слышал глухого удара о кафель. А девочка слышала.

— Пап, маме плохо.

— Да, дорогая моя. Но она поправ...

— В ванной, прямо сейчас, она умирает! — громко перебила его дочь.

— Господи, этого еще не хватало! — Колюсик побежал к ванной, подгребая спадающим тапком. Рванул дверь. Его жена лежала на полу, в руках была упаковка снотворного.

“Вот ты дура!” - Колюсик пнул ее в мягкий бок. Попытался привести в чувства, но ничего не вышло.

— Сонечка, позвони в скорую, быстро! — попросил он девочку.

— Хорошо пап. — Соня убежала к телефону.

“Ну что же ты наделала то?” — доносились крики из ванной. Соня Звонила в 03, но было занято. Набрала еще раз и еще - то же самое .

“Пап, я не могу дозвониться!” — кричала она.

Ничего другого не оставалось, кроме как самому везти Марту в больницу.

“Так будет быстрее, до Семашко минут двадцать езды.” - Колюсик подсмыкнул треники и побежал в прихожую. Ключи от машины, как назло, не находились.

Девочка села с ним на переднее сиденье. На заднем лежала полуживая Марта.

Он ехал так быстро, как только мог. Хотел успеть спасти свою глупую женщину.

— Пап.

— Не сейчас, доча, мне нельзя отвлекаться от дороги.

— Я просто задам вопросик.

— Хорошо, валяй.

— Зачем вы меня убили? — слова, как кувалдой, ударили по голове. Повернулся и увидел, что девочка плачет.

— Ну что ты, милая. Никто тебя не убивал. Что за глупости ты говоришь?!

— А я вдруг вспомнила, как мама каталась на машине и наехала на меня. Мне было очень больно. А потом ты закопал меня в холодную землю. Из-за этого я долго не была дома. Зачем вы это сделали?

Колюсик вцепился в руль и вспомнил, как закапывал тело своей дочери в лесу, рядом с дачей. Как ревел, как тряслись руки и колени, как кружилась голова.

Они всей семьей приехали на дачу на выходные. Марта попросила мужа, чтобы он научил ее водить машину.

У неё неплохо получалось, она быстро освоила управление. Муж позволил попрактиковаться ей одной, а сам занялся хозяйственными делами.

Перед глазами до сих пор стоит картина, как она, зареванная, ворвалась в дом с дочерью в руках. Платье девочки в крови, руки жены в крови. Она что-то орет, одновременно с плачем, стоном, соплями.

«Сдавала назад, пыталась развернуться» и «не посмотрела в зеркала заднего вида». - все что удалось разобрать. Но этого было достаточно.

Они решили скрыть смерть своей дочери. На Колюсике уже висела судимость за смерть по неосторожности, и в случае чего, он точно заехал бы на нары. Марта рыдала и кричала что он должен придумать что-нибудь, что она не виновата, это нечаянно!

Николай погрузился в мысли, совершенно позабыв об управлении автомобилем. А когда пришёл в себя, то понял что его вынесло на встречную полосу. Он резко дернул руль вправо, пытаясь увернуться от приближающегося автомобиля, мигающего ему фарами. Его машину занесло, закружило, а затем на полном ходу он столкнулся с внедорожником. От удара малолитражку разорвало на две части и покорежило до неузнаваемости. Внедорожник лежал в кювете.

Девочка выбралась из машины. На ней не было ни царапины. Она не посмотрела на отца, на мать, ей было неинтересно, что произошло. Ей вдруг очень сильно захотелось спать. Она просто пошла по дороге, вскоре свернув в лес.

Ветки деревьев цепляли за платье, хлестали по лицу, ночные птицы издавали жуткие звуки. Ей было очень страшно, но словно кто-то звал ее. Сколько она так шла, она не понимала, но наверняка очень долго. Словно тянуло куда-то. Она не могла остановиться.

Наконец девочка вдруг замерла посреди леса. Упала на коленки и вцепилась в грубую почву пальчиками. Она отгребала землю маленькими, холодными ладошками и постепенно увеличивала темп. Вскоре ее хрупкие ручки так месили грязь, вырывая почву почти с корнями, что были больше похожи на стальные, острые лопаты. Яма становилась глубже и глубже.

Вдалеке послышался собачий лай. Девочка сразу же узнала его. Закричала: “Чарли...Чарлик!”. Через некоторое время к ней выбежал маленький пудель.

“Чарлик,я так скучала!”- обрадовалась девочка и схватила грязными руками собаку. Подняла песика над головой, закружилась, словно в танце. “Ну что, пойдем спать, ты ведь тоже устал?”. Пес гавкнул в ответ. Она спустила Чарлика в вырытую яму, затем аккуратно прыгнула вниз сама. Глаза закрывались и не было сил больше смотреть на этот мир. Девочка обняла собаку и они вместе уснули. Теперь уже точно навсегда.

Ути бозе мой РЫПКА и все про себя любимуючто сказать то хотела???

Bereginia пишет:

Ути бозе мой РЫПКА и все про себя любимуючто сказать то хотела???

Что, зацепило? ))

lukich пишет:

Bereginia пишет:

Ути бозе мой РЫПКА и все про себя любимуючто сказать то хотела???

Что, зацепило? ))

Нет,даже не дослушала((
У тетки климакспроблемы,все про себя рассказала,а мужики не клюют.
Вот сама с собой и разговаривает

Bereginia пишет:

lukich пишет:

Bereginia пишет:

Ути бозе мой РЫПКА и все про себя любимуючто сказать то хотела???

Что, зацепило? ))

Нет,даже не дослушала((
У тетки климакспроблемы,все про себя рассказала,а мужики не клюют.
Вот сама с собой и разговаривает

Очень субъективно...

а я досмотрела
еле-еле, правда
в общем, тетку жалко - столько экспрессии, свалила все  в кучу, речь у нее,конечно
но, деньги зарабатывать надо на ютубе, да и мужикам такая тема видео и подача  понравится и тетка вся такая огонь типа
по сути видео: она права и это все понимают
все просто - если мужчина и женщина вместе, то они должны друг другу во всем
точка

Васильна пишет:

а я досмотрела
еле-еле, правда
в общем, тетку жалко - столько экспрессии, свалила все  в кучу, речь у нее,конечно
но, деньги зарабатывать надо на ютубе, да и мужикам такая тема видео и подача  понравится и тетка вся такая огонь типа
по сути видео: она права и это все понимают
все просто - если мужчина и женщина вместе, то они должны друг другу во всем
точка

Золотые слова, не девочки, но мужа! Так тетка к этому и призывает, к взаимопониманию. Семья должна быть как одна слаженная команда. В большинстве семей имеет быть просто альянс. Но это только мое мнение, которое я не навязываю.

Лукич, дай я тебя поцалую...

Васильна пишет:

Лукич, дай я тебя поцалую...

Погхоть, щас щеку сбегаю побрею))

Ну значит до этого момента я не досмотрелаи не буду

Цитата :

Так тетка к этому и призывает, к взаимопониманию

Речь у нее оригинальная,за ней сложно услышать.

нас призывать уже поздно
мы тетки сформировавшиеся и нам все очевидно
пусть учатся те кому надо и кто хочет учится
вот только обычно все учатся на своих ошибках и такими "умными" становятся к тому самому времени...

Есть такие женщины.

Есть такие женщины, которые уже не боятся. Которым уже поздно бояться. Бояться не понравиться. Не соответствовать. Не знать. Не успеть. Не уметь печь наполеон. Готовить плов. Правильно рисовать стрелки.

Они не боятся переспросить. Выглядеть нелепо. Им есть, что надеть к лету. Осенью тоже. И это не проблема. В их жизни всё меньше пробелов. Уже не страшно не по прямой. Могут криво. Знают, что красиво — это внутри. Они не боятся утонуть. Так как давно живут на глубине. Не стесняются плакать. От горя и радости. Смеяться от этого тоже умеют.

Им уже поздно бояться седины. Морщин. Они уже не первые. И теперь все от улыбки. Им уже поздно бояться, что подумают. Коллеги. Свекровь. Люди.

Им давным-давно пофиг мытое ли. Очищенное. С глютеном или без. Они едят то, что хотят. Им уже не страшно делать это ночью. И совсем не стыдно. Они знают, что курить и пить — не вредно. Вредно — не дышать. Не хотеть.

Им всё равно. Пришёл он в 18:30 или 21:00. Если он любит. И торопится. Главное — он есть. Они уже не боятся быть одни. Умеют не видеть того, кто не замечает. Отходить от того, кто отталкивает.

Им есть, что сказать. Есть о чём молчать.
О чём молиться. У них всё от души. Они — чья-то отдушина. Им не страшно показаться глупыми. Толстыми. Худыми. Они давно перестали казаться. И начали быть.

Делать то, что любят. Любить того, кто любит. Спать с тем с кем не уснёшь. Даже если очень хочется.

Говорить прямо. Не накручивать. Кудри. Себя. Не выпрямлять локоны. Но спину держать ровно. Смотреть сквозь пальцы на дураков. Прислушиваться к тишине.

Горький шоколад для них сладкий. Они умеют ценить время. Утро. День. Ночь. Они не заставляют дочь. Не наставляют сына. Они заняты делом. Своим. Они умеют быть с собой. Собой.

Они уже не винят отца. Любят маму. Они не боятся умереть. Потому что — живут.

Есть женщины, которым уже поздно бояться.
Мне — ещё рано. Или страшно.


Марина Степанченко

Здорово,и так правдиво!!

Дожили
И в Москве у них филиал,может уже кормят нас червями,а мы и не знаем
https://www.ntv.ru/novosti/2205901/?from=push

Мы сами, каждый, за всю жизнь тонну червей съели с яблоками, малиной и тд))

lukich пишет:

Мы сами, каждый, за всю жизнь тонну червей съели с яблоками, малиной и тд))

ТО другие зверики,да что я тебя уговаривать буду,что ли
Не ешь рыбку,мяско питайся дождевыми,они сплошной белок
амеры уже давно из порошка бургеры делают и не только

http://www.yaplakal.com/forum7/topic1932844.html
Я такая старая, что помню прошлый век. Например, я помню времена, когда сливочное масло было полезным. Его клали в горячую кашу, намазывали на хлеб, смазывали блины. Очень полезным было масло, особенно для детей.

Еще я помню, когда были полезными дрожжи. Особенно для подростков. Когда у нас дома у очередного подрастающего отрока начинался сезон прыщей, мама начинала почти каждое утро на завтрак делать блины на дрожжах. Пухлые, кислые, офигительно вкусные блины были ужасно полезны, потому что в них дрожжи.

Мясо было полезным - любое. Свинина, говядина, дикое - полезно было всем, особенно детям и тем, у кого физические нагрузки. И мозговые косточки были полезны. И хрящики.

Курица была полезна вся. Грудка, конечно, но ноги-крылья-потрошка - все-все в курице было полезно, кроме кишечника, желчного пузыря и перьев.

Рыба была полезная вся. Особенно - жирная. Особенно - детям. Детям особенно была полезна жирная рыба, но и взрослым любая рыба была полезна.

Полезным был яичный желток. Особенно тоже детям. И пожилым.

Молочные продукты были полезные - все без исключения. Детям, беременным и больным - особенно, но вообще - всем. Творог любой жирности был полезным. В молоке были кальций, белок, витамины. Лактоза тоже была и она тоже была полезная. Сметана была полезная - особенно деревенская, конечно, но магазинная тоже приносила пользу. Особенно в борще.

Борщ вообще был полезный. Во-первых, суп. Горячий суп раз в день был чрезвычайно полезен для любого организма. Во-вторых, в борще мясо, а оно тогда еще было полезным. В-третьих, овощи.

Овощи были полезными все. Свекла была полезной. Особенно тем, у кого прыщи и запоры, но вообще-то для крови она была всем полезная. Морковка помогала расти и хорошо видеть. Капуста славилась витаминами. Горох был полезный. Помидоры очень полезные были. Очень.

Полезными были каши. Любая крупа была полезная. Особенно детям. Мужикам тоже - если с мясом. Хотя, вообще, с мясом было полезно всем.

Яблоки были полезные. Особенно детям.

Апельсины были полезные. Особенно больным.

Хлеб был полезный. Особенно всем.

Мед был полезный. Особенно зимой.

Какао было очень полезным, тоже детям - особенно.

Чай с молоком был полезный. Без молока тоже.

Только кофе был вредный, если его много пить. А если не очень много - то тоже ничего.

Нынче, конечно, у многих продуктов характер испортился. Вредные такие все стали, ужас! Только мы - жители прошлого века и помним, какими они были милыми и полезными когда-то раньше...

От Людмилы Овчинниковой